Анджей Земяньский - Бреслау Forever

— Может, у них была граната под рубашкой?

— Нет, тогда бы у нас имелись следы.

Врач закапал себе в глаза какие-то капли. У него было уже давний конъюктивит. Типичная аллергия. Типичная аллергия… Но тогда этого еще не диагностировали. Это понятие появится только через несколько десятков лет. Тем не менее, сейчас доктор должен был ужасно страдать, совершенствуя собственное тело и не имея возможности справиться с дурацким гистамином, производимым его же собственным организмом.

— Видишь, — сказал доктор, вытирая слезящиеся глаза. — У американцев имеются сульфамиды, у англичан — пенициллин. Этот порошок и уколы выиграют войну. Потому что у нас ничего нет.

Какие-то сомнения в здоровой, национал-социалистической голове Грюневальда все же отложились.

— Ты говоришь, как Кугер.

— Ладно, ладно. — Доктору удалось справиться со слезами. — У нас есть цибасол. К сожалению, войну с антибиотиками, которые имеются у тех, он проиграет.

— К чему ты ведешь?

— Видишь ли, они в состоянии отослать назад на фронт солдата, перенесшего тяжелые ранения. Мы — нет. Именно порошок, мазь, укол — вот что выиграет войну. Мы со своим цибасолом способны им разве что соли на хвост насыпать. Опытный ветеран в сотню раз превосходит пацанов и старикашек из фольксштурма. У нас даже не хватает врачей. Меня неоднократно вызывали в военный госпиталь. И я хватался за голову, видя, как молодой врач после извлечения пули сразу же собирается зашивать рану. Я брал зонд и показывал, что внутри еще имеются кусочки одежды, камушки, стебли травы. Мы проиграем не потому, что у нас меньше танков. Мы проиграем, потому что у нас нет сульфамидов и пенициллина.

— Ты к чему все это ведешь? Во времена Наполеона тоже не было пенициллина.

— Мы не продвинулись вперед ни на шаг, — зевнул доктор. — Я где-то читал, что наши врачи изучают воспоминания французских лекарей тех времен, чтобы узнать, как лечить обморожения у наших солдат.

— К чему ты ведешь?

— К тому, что прошлое и будущее — это один черт. Неужто все время все должно повторяться?

— Абсолютно не понимаю.

Врач вынул из ящика стола бутылку коньяка и наполнил две рюмки.

— Если эти дела продолжаются уже лет двести, то это никак не может быть один и тот же человек. Это секта.

Грюневальд задумался, надевая пиджак и завязывая галстук. Он присел на кушетке, а не перед столом приятеля.

— Знаешь, — почти что прошептал он, — более всего во всем этом деле меня пугает то, что все следователи погибают.

— Не паникуй. Стечение обстоятельств.

— Не думаю.

— Не думаю, чтобы это имело значение, — сказал Сташевский Мариоле. — Все следователи, занимающиеся этим делом, гибнут. Выжить удалось только Кугеру, потому что его от следствия отстранили. Удалось Васяку, потому что письмо в милицейское управление, сообщающее о его смерти, явно написано его собственной рукой. И был еще один специалист. Вероятно, еще довоенный полицейский офицер. Похоже, он решил это дело.

— А почему же ты не знаешь решения?

— Потому что его не записали в документы. Но я такой же хорошо обученный, как и тот. Я тоже справлюсь.

— В этом я как раз и не сомневаюсь.

Мариола привыкла к его меняющемуся настроению. И еще к тому, что, при всей своей показной кичливости, у него была чрезвычайно низкая самооценка.

— Слушай, я вижу следы в бумагах. Им помогал специалист высочайшего класса, а не милиционеры — назначенцы коммунистов. Это был чужак, гость. Следы его вижу. Но не знаю, как его зовут.

Мариола с заботой поглядела на Сташевского. Пару минут она переваривала что-то в мыслях. Затем робко сказала:

— Славек, все время ты повторяешь одни и те же предложения, одни и те же слова… Ты сегодня уже что-то пил?

Тот замялся.

— Одно пиво.

— Ага. А та бутылка водки в ящике стола?

— Ой, несколько глоточков.

— Славек, милый… Но от тебя несет спиртным. Я беспокоюсь.

— Не преувеличивай. — Он пожал плечами. — Что же касается повторяемости слов, то это потому, что повторяются и ситуации. В различных конфигурациях, в различных вариантах, но это все один и тот же рассказ.

— Это так важно?

— Это приведет нас к цели. — Он положил руку на колене Мариолы. — Вот увидишь, сейчас что-то случится.

Борович дополнял акты дела. Он инстинктивно исправлял орфографические ошибки и консультировался с Кугером по мелочам.

— Ну что же, — с трудом поднялся он. — Гестаповца можно увести.

Мищук вызвал охранника. Он уже научился пользоваться германско-американским пультом. Те, что находились в караульном помещении, тоже выучились. Охранник появился через пару десятков секунд. Борович подошел к Кугеру.

— Вы знаете, что означает честное слово польского офицера?

Кугер кивнул.

— Догадываюсь.

Борович помог инвалиду подняться и провел, а точнее, перенес его на тележку беженцев, которая стояла под стеной. Сами беженцы ожидали снаружи. Он положил ему в карман документы, разрешающие выезд.

— Вот. Здесь тушенка, самогон и хлеб, — дал он Кугеру сумку. — Я свою часть договора выполнил?

Своей единственной рукой немец прижал добычу к груди. Он поглядел Боровичу прямо в глаза.

— Так точно, герр офицер!

— Тогда желаю хорошо добраться до Германии. Через неделю кочевой жизни на вокзале. — Он улыбнулся. — Но, может вам еще повезет, и вы уедете еще сегодня.

— Благодарю, герр офицер!

— Мы, полицейские, должны помогать друг другу. — Он повернулся к своим «сотрудникам». — Вызовите пару охранников, чтобы помогли снести тележку по лестнице.

Мищук на самом деле уже мог пользоваться консолью. Он нажал на кнопку с надписью «Waffen SS». Его интересовало, какие на них будут мундиры, но, к сожалению, те носили обычные, польские.

— Слушаю?! — крикнул командир патруля.

— Снесите тележку с лестницы.

— А потом, в какую камеру?

— Твою мать, — разозлился Васяк. — Просто-напросто, выставите на улицу, и пускай идут, куда захотят!

— Так точно!

Охранники схватили импровизированную коляску. Кугер приложил руку к непокрытой голове, салютуя. Борович ответил таким же салютом. Ведь это не был никакой не ярый нацист, гоняющийся по улицам за евреями, чтобы потом отвезти их в газовую камеру. Мужик охотился за ворами и убийцами, и он был весьма хорош в своей профессии.

— И как? Узнал ты чего-нибудь от того гестаповца? — спросил Мищук.

— Нет. Гораздо больше мне сообщил Кугер.

— И что он сказал?

— Что мы должны отправиться на… — Борович склонился над рисованной картой. — На площадь Нанкера. В монастырь.