Кэролайн Черри - Черневог

— Я не уверен, что это подходящая мысль.

— А лешие?

— Точно так же, я не уверен и в этом варианте.

Петр в отчаянии покачал головой, вновь потер свою шею и поднял на него усталые отчаявшиеся глаза.

— Нет никого, кто был бы уверен, кто был бы полностью уверен, черт возьми.

— Петр, ты должен понять, что я опасаюсь. Я опасаюсь, что все это обернется беспорядком. Ведь я не знаком с волшебством, я понимаю лишь одни желания, которые работают самым естественным путем. Ведь, пользуясь ими, ты никогда не сделаешь того, что идет против естественного порядка вещей.

— Все меняется так, как оно и должно меняться, — заметил Петр. Он сжал челюсти. — Я видел, как Ивешка вернулась к жизни, я видел, как оборотни превращались в лужи… а Малыш, который сидит вон там. Разве все это естественно?

— Но ведь волшебство бывает разным. Как, например, вот этот кувшин, который мы не можем разбить. Результат не всегда оказывается таким, какого ожидаешь. Очень трудно продумать всю последовательность событий, занимаясь колдовством. Но в волшебстве я просто не вижу никакого смысла. Если там и есть правила, то я не могу их вывести. Кстати, Черневог тоже не нашел ни одного. Мир волшебных вещей никогда не умирает. Это своеобразный, не похожий на наш мир, тот самый мир куда частенько наведывается Малыш, например, если желает скрыться от дождя. Но это тот же самый мир, в котором есть место и для водяного, он тоже вышел оттуда. Все его желанья могут работать только там, а не здесь. Вот таким путем работает волшебство. Для того, чтобы им воспользоваться, надо проникнуть в тот мир.

— Все это сущая бессмыслица.

— А ты, к примеру, поставил бы хоть что-нибудь против костей Дмитрия Венедикова, если бы сел с ним играть?

— Нет!

— Вот так-то и я не хочу использовать волшебство против водяного.

Петр тихо сидел, подперев рукой щеку. Локоть его руки лежал на колене.

Саша продолжал с ноткой отчаяния:

— Я делаю, все что могу.

Петр молча кивнул, не разжимая губ и даже не взглянув в его сторону. Наконец он произнес:

— Она никогда не задумывалась о ком-то, когда планировала свои дела. Может быть, когда долгое время пребываешь в том мире, где живут одни призраки, то поневоле перестаешь верить в людей, как ты думаешь?

— Ивешка любит тебя.

— Иногда я не понимаю, что это значит, — сказал Петр после паузы, затем вздохнул и, наклонив голову, плеснул водки Малышу, который выжидающе сидел у его колен. Жидкость безошибочно пролилась прямо в его глотку. — Я действительно не знаю этого.

— Ты не знаешь, что это означает?

— Да, то что она любит меня.

— Она любит тебя, без всякого сомненья!

— У меня был паршивый отец, мои друзья были не лучше. Все женщины в городе уверяли, что любят меня, особенно тогда, когда ругались со своими мужьями. И вот я не знаю, черт побери, что это означает — любить кого-то.

— Ты, видимо, подразумеваешь что-то другое.

— Не уверен.

— Ты говоришь так лишь только потому, что Ивешка делает что-то, непонятное нам? — Такой поворот в мыслях Петра испугал его. Это была внутренняя боль, еще незнакомая ему, эта абсолютная загадка большинства жен, которые сводили с ума нормальных людей и ввергали их в постоянное беспокойство. Он обижался на то, что Ивешка причиняла Петру боль, однако был далек от того, чтобы выносить свое суждение по этому вопросу. Поэтому сказал: — Что с этим можно поделать? Возможно, что где-то раньше мы ошибались, а она была права, ты не думал над этим?

— Я был для нее всегда почти пустым местом, ты знаешь это. Она никогда не допускала мысли, что я могу что-то понять. Может быть, она до сих пор считает, что все обычные люди просто-напросто дураки.

— Но она знала, что мы отправимся вслед за ней, на ее поиски. Она знала, что ты предпримешь это.

— И это означает, что любовь состоит в том, что она знает, что я круглый дурак?

— Петр, клянусь тебе, что я не знаю, права она или нет. Но я уверен, что бы она ни делала, у нее всегда есть для этого какая-то причина. Она уверена, что поступает абсолютно правильно…

— Но что за причина? Что заставило ее бросить все и отправиться в то самое, единственное в мире место, где она никогда не должна была бы появляться? И призраки, и водяной… да упаси Господь ей иметь с ним дело! Ей не следует тревожить Черневога! Но почему она, черт возьми, не развернет лодку и не отправится нам навстречу, если уж так уверена, что я последую за ней?

— Потому что не хочет, чтобы мы оказались в беде. Я не считаю, что она поступила разумно, отправившись в одиночку на лодке, но я не знаю, как она сумела бы уговорить меня отправиться с ней, а тебя при этом оставить дома. Ты знаешь, что бы вышло из этого. — Другими словами, это означало, что Ивешка считала его абсолютно беспомощным. Поэтому он попытался как-то сгладить это. — Ты же знаешь, что она не любит меня.

Петр глубоко вздохнул и расслабился, делая выдох. Затем задумчиво произнес, пристально глядя на реку:

— Как ты относишься к мысли попытаться управлять ее сердцем?

Петр очень часто умудрялся думать каким-то лишь одному ему понятным образом, углубляясь в такие стороны, о которых даже трудно было подумать.

— Скорее всего, этого просто не удастся сделать, — ответил Саша. — Но ведь ты очень многое дал ей, Петр, ты даже не можешь представить, как много. Ты же знаешь, что колдуны очень одиноки, а ты даешь ей возможность думать еще о ком-то, кроме себя самой. Помнишь, еще Ууламетс говорил, что она больше всего нуждается именно в этом.

— Ууламетс. — Петр произнес это имя так, словно почувствовал во рту горький привкус. Его лицо помрачнело и стало более напряженным. Однако он воздержался от разговоров о старике, которого, разумеется, ненавидел, и, как оказалось, скорее сделал это из-за Саши. Он частенько ругал его за ошибки Ивешки, но никогда не делал это по собственной инициативе. Бог знает, что заставило Петра быть более спокойным и выдержанным сегодняшней ночью. Саша уже хотел остановиться, почувствовав допущенную в разговоре ошибку, но ему казалось, что следовало что-то сказать, и поэтому он добавил:

— Петр, не думай что она слишком слаба. Она просто не любит пользоваться своими возможностями. Я даже думаю, что все, с чем она сталкивается, создает для нее огромные трудности, мало понятные для других. Но она столько сильна, что ее очень трудно научить чему-либо. Ведь даже ее собственный отец частенько боялся ее.

— Хорошо, хорошо. Так значит, нам нечего беспокоиться о ней? И нечего думать ни о какой помощи? Нам не следовало покидать дом? И может быть, мы должны вернуться туда, сесть сложа руки и ждать?

— Петр, но ведь ты знаешь какова настоящая правда: она до смерти боится за тебя. Да, она подвластна своему сердцу и знает, что по первому же его зову и она и я отправимся вслед за тобой. Вот почему она и не просила меня идти вслед за ней, а хотела, чтобы мы приглядывали друг за другом. Она не может общаться с людьми, она не может нормально общаться даже со мной, потому что все время опасается чего-то. Иногда мне кажется… — Здесь он глубоко вздохнул. Эта была мысль, которую он никогда бы не отважился произнести вслух, но теперь рискнул высказать Петру: -… Я думаю, может быть, она боится вновь вернуться к прошлому.