Владимир Губарев - Гея: Альманах научной фантастики

«Сказкин, Сказкин…» — с горечью повторял я.

Сказкину я мог простить многое — его речевые преувеличения, его мелкое хищничество, его неверие в прогресс, его великодержавность по отношению к Агафону Мальцеву. Я мог простить Сказкину даже испуг. Но прыгать по гребню кальдеры, когда твоего прямого начальника гонит по узкому пляжу невероятный хищник, прыгать по гребню и с наслаждением вопить и свистеть: «Давай, начальник! Давай!» — этого я Сказкину простить не мог.

А ведь Сказкин и вопил, и свистел. А ведь он оставил меня одного, даже не развел на гребне костра. Не для тепла, конечно. Хотя бы для утешения.

Ушел, скрылся Сказкин.

Остались луна, ночь, жуткое ощущение Краббена.

Из призрачных глубин, мерцающих, как экран необъятного дисплея, поднялась и зависла в воде непристойно бледная, как скисшее снятое молоко, медуза. Хлопнула хвостом рыба. Прошла по воде рябь.

Краббен умеет ждать.

Не знаю почему, но я чувствовал это.

«Не трогай в темноте того, что незнакомо…

Не трогай!

Я забыл эту заповедь, я коснулся незнакомого, и вот результат — мой мир сужен до размеров пещерки, зияющей в отвесной стене источенных ветром вулканических шлаков.

Один.

Печальный амфитеатр кальдеры поражал высокой художественностью выступов, трещин, теней. Вот жуткая гидра, приготовившаяся к прыжку, вон черный монах в низко опущенном на лицо капюшоне, вон фривольная русалка, раздвигающая хвостом водоросли…

«Сюда бы Ефима Щукина…» — подумал я.

Ефим Щукин был единственный скульптор, оставивший на островах неизгладимый след своего пребывания.

Островитяне хорошо знают гипсовых волейболисток и лыжниц Ефима Щукина — их плоские груди, жилистые животы, совсем не женские бедра. Но что было делать Щукину? Ведь лыжниц и волейболисток он лепил с мужчин. Разве позволит боцман Ершов, чтобы его супруга вошла хотя бы на час в какую-то подозрительную мастерскую? Разве позволит рыбинспектор Попов, чтобы его дочь, сняв с себя самое необходимое, восседала перед скульптором в несколько рискованных позах?

И так далее.

Ночь тянулась медленно. В лунной тишине, в смутной тревоге. Иногда я задремывал, но сны и шорохи тотчас будили меня. Я свешивал голову с карниза, всматривался: тут Краббен? Это его спина блестит столь жирно и отвратительно?

Пусто.

Так пусто и тихо было вокруг, что я начал сомневаться: да полно, был ли тот Краббен?

Вдруг вторгался в сон Сказкин.

«Начальник! — шумел он. — Ты послушай, как нас, больных, водят за нос. Я, больной в стельку, прихожу к врачу, а секретарша передо мной ручку шлагбаумом. Вам, дескать, ждать придется. Вы, дескать, не совсем удачно пришли. К нам едет гость, профессор из Ленинграда, он нашего шефа повезет в Ленинград! А я, начальник, сами знаете, человек больной, я уточняю, кто тут пациент — я или ее шеф и кому из нас кого следует ждать. Ну и, понятно, щиплю ее за высокий бок. Секретарша, конечно, в крик. Псих, дескать! Издевается, спрашивает, а сколько это будет два да еще два? А на шум ее шеф выглядывает. Дескать, чего? А я-то ничего, а секретарша правды хочет, тычет в меня серебряным пальчиком, это, дескать, кто? Хочет, чтобы шеф психом меня назвал. А шеф человек умный и занятый, у него в голове рассеянность, он слышит секретаршу, а отвечает на свой вопрос. Профессор, дескать, говорит ей. Ну все как есть перепутал. Тут я ее еще раз ущипнул. Вот тебе два и два, цыпа!» Сказкин, он свое откусает!

Просыпаясь, избавляя себя от непрошеных сновидений, от одной паршивой мыслишки я избавиться все же никак не мог.

Вот какая была мыслишка.

Верп Иванович держался уже два месяца. Организм у него очистился от болезни основательно. Но ведь известно, как долго может прятаться в потемках нашего подсознания этакая мелкая мыслишка, вздорная и убогая, но при первом же благоприятном обстоятельстве разрастающаяся до ядерного облака. Увидев, что начальник прыгнул в пещеру, а значит, какое-то время будет в безопасности, ничем не докучая ему, Верп Иванович мог поддаться опасной мыслишке, обменять, скажем, казенные сапоги на дрожжи, и тогда…

Я-то знал, как Сказкин умеет куражиться.

Перед отходом на Итуруп, когда снаряжение уже было загружено на борт попутного сейнера, Верп Иванович внезапно исчез. Вот только что бухтел, шумел, ершился, шумно радовался, как ему хорошо будет в отрыве от корешей, и вот нигде его нет!

Разыскивая Сказкина, с таким трудом нанятого в отряд, я обошел все злачные места островного центра. «Да, — говорили мне. — Был Сказкин. Был, но давно ушел».

Понимая, что разыскать Сказкина я вряд ли смогу, я положился на волю провидения и прикорнул в гостинице рядом с телефоном. Все равно Сказкина одного на борт сейнера не пустят.

Длинный звонок раздался ночью.

— Начальник! — голос Сказкина был нетверд. — Начальник, поздравь! Отход я отметил!

— Ты на ногах? — заботливо спросил я.

— На ногах, — строго сообщил Сказкин. — Но опираюсь на окружающие предметы.

— Где же ты на них опираешься?

— Не знаю, начальник. Потому и звоню, что не знаю.

— Но где-то ты есть!

— Я есть, — согласился Сказкин. — Я есть в будке.

— В какой? В сторожевой? В собачьей? — начал раздражаться я. — Или все-таки в телефонной?

— Она такая… — задумался Верп Иванович. — Она вертикальная. Совсем вертикальная будка.

— Уже хорошо, — поощрил я Сказкина. — Ты не торопись. Ты же знаешь, торопливостью судьбу не сломишь. В таких случаях важно точно определиться. Что там вокруг тебя?

— Металл и стекло, — гордо ответил Сказкин. — Правда, стекло разбитое.

— А что ты видишь из будки? Строения или лес? Или, может, кладбище? Дай точную примету. Пусть одну, но точную.

— Есть примета! — восторженно вскрикнул Верп Иванович. — Есть!

— Так говори.

— Воробей! Он сидит прямо передо мной!

— Ну, ну! Там перед тобой дерево или куст? Если дерево, то какое?

— Да махусенькое! — расчувствовался Сказкин. — И воробей махусенький! Клюв прямо как шильце!

— Ты еще укажи мне длину коготков! — не выдержал я. И впрямь услышал:

— Ничтожные!

«Как ни бесчисленны существа, заселяющие Вселенную, — вспомнил я слова древней книги, — следует учиться их понимать. Как ни бесчисленны наши желания, следует учиться ими управлять. Как ни необъятна работа, связанная с самоусовершенствованием, надо учиться ни в чем не отступать. И какой бы странной ни казалась нам абсолютная истина, следует учиться не пугаться ее!»

Я глянул вниз.

Может, рискнуть? Может, Краббен спит? Может, он давно ушел в нейтральные или в чужие воды? Я бы смог спрыгнуть на пляж, добраться до фала и в одно мгновение забраться на недосягаемую для Краббена высоту.