Владимир Губарев - Гея: Альманах научной фантастики

Змееподобное существо все так же неподвижно лежало на грубом каменистом берегу.

Я подполз к самому краю кальдеры, но сиреневая дымка размывала очертания, не давала возможности рассмотреть неизвестное существо. Вроде бы шея длинная… Вроде бы ласты… Или не ласты?.. Нет, похоже на ласты… А вот горбов, о которых спорил Сказкин с Агафоном, я не видел, хотя тело чудовища было непомерно вздуто.

— Хоть бы уж шевельнулся, — посетовал я. — В движении жизнь яснее.

— Не надо. Пускай лежит.

— Почему?

— Да потому, что незачем он нам, — отрезал Сказкин, оценивая крутизну стен, круто падающих в кальдеру. — Он же низшая форма жизни.

— А ты?

— Я человек, — обиделся Верп Иванович.

— Сейчас проверим.

— Как это?

— А просто. Пройдем по гребню, вон туда, к мысу Кабара. Там высота метров восемнадцать, не больше. Ты фал взял? Взял фал, спрашиваю?

— Я не пожарник. Я не буду лазать по фалу.

— Ладно, — махнул я рукой. — Полезу я. Ты меня подстрахуешь.

— А обратно?

Я молча вскинул рюкзак на плечи.

— А говорил, к пяти вернемся, — заныл Верп. — И зачем он тебе? Спит, и пусть спит.

Замолчал Сказкин только на мысе Кабара.

Мыс обрывался в кальдеру почти отвесно, но высота его тут действительно не превышала пятнадцати метров. Вдали, почти перед нами, торчал Камень-Лев. Длинная скала не позволяла отсюда видеть диковинного зверя.

— Поднимись повыше, — попросил я Сказкина. — Взгляни, что там этот делает.

— Да ну его, — уперся Верп. — Лежит и лежит. Чего гада дразнить без дела?

Фал, захлестнутый за мощный обнаженный корень пинии, полетел вниз. Я удивился: конец его завис примерно в метре от берега.

— Не может быть, — не поверил я. — Со склада мне выдали двадцать пять метров, а тут этого никак нет.

— Всякое бывает, — неуверенно заметил Сказкин, не глядя на меня. — Я вот в Бубенчиково…

— Он что, усох этот фал?

— А чё? — нагло сплюнул Верп Иванович. — По такой жаре и не такое бывает. Агафон вон, смотри, живет один, а обуви у него девять пар — одна для туалета, другая для прогулок, третья…

— Хватит! — я сгреб Сказкина за грудки. — Обменял? Продал? Агафону? За компот?

— Да какой компот, какой компот, — отбивался Сказкин. — Гречку кто ел?

— Гречку, черт побери! Я тебе покажу гречку!

— Не для себя, начальник, не для себя!

— Ну ладно, организм, — отпустил я Сказкина. — Вернемся, поговорим.

— Да ладно…

Проверяя прочность фала, я погрозил Сказкину:

— Не вздумай смыться, как тот медведь. Оставишь одного в кальдере, отыщу и на том свете!

Не будь узлов, предусмотрительно навязанных мною на каждом метре, я бы сжег обе ладони. Но фал пружинил, держал. Перед лицом маячила, покачиваясь, базальтовая стена, вспыхивали звездочками кристаллики плагиоклазов, а высоко надо мной, над каменным козырьком обрыва, укоризненно покачивалась голова Сказкина в кепке, закрывающей чуть не полнеба.

— А говорил, к пяти вернемся, — крикнул он, когда я завис над берегом.

— И есть хочется, — укорил он меня, когда я уже нащупал под ногой круглый валун.

И вдруг завопил:

— Полундра!

Вздрогнув от этого вопля, я выпустил из рук фал и шлепнулся на камни. Осыпь зловеще зашуршала, поползла вниз. Меня опрокинуло на спину и развернуло лицом к воде.

И я увидел!..

Из пронзительных вод, стоящих низко, как в неполном стакане, из их прозрачных студенистых пластов, искривленных преломлением, из просветленных, как оптика, бездн всплывало, неслось на меня нечто чудовищное, грозное, бледное, как студень или глубоководная медуза, и одновременно жирно, черно отсвечивающее, как нефть или антрацит.

Вскочить на ноги, вцепиться в фал, попытаться выскочить на гребень кальдеры?

Нет, я просто не успевал. Это чудовище сдернуло бы меня с фала как букашку.

Вскрикнув, я вскочил и бросился бежать по каменистому неровному берегу, надеясь найти укрытие за каким-нибудь каменным мысом. Не может быть, чтобы берег нигде не расширялся, не может быть, чтобы обрывы так и тянулись тесным кольцом вокруг всей бухты.

Я бежал и шептал про себя: не может быть, не может быть, не может быть. Камни так и летели из-под моих ног. И вот странно, даже в этот момент, когда ничто в мире уже не интересовало меня так, как неведомая опасность за моими плечами, я машинально, без всякой на то нужды, успел все же отметить, что и камни вокруг, и сонная вода, и небо над головой одинаково осветлены уже невысоким, но все еще ровным и теплым солнцем.

Островок Камень-Лев находится в 1 миле к W от мыса Кабара. Издали он напоминает фигуру лежащего льва. Берега островка очень крутые. На южной оконечности имеется остроконечная скала. В проходе между островком Камень-Лев и мысом Кабара лежит группа скал, простирающаяся к мысу на 6 кабельтовых. Самая высокая из скал приметна белой вершиной. В проходе между этой скалой и мысом Кабара глубина 27 метров.

Тетрадь третья

Я назвал его Краббен

Успех не доказывают. Успех, он всегда успех.

Походил ли я на человека, которому действительно крупно повезло, на большого прушника, как обычно говорил Сказкин, — не знаю, но сама мысль, что мы с Верпом Ивановичем воочию встретили легендарного Морского змея, обдавала мое сердце торжественным холодком.

Великий Морской змей, воспетый авантюристами, поэтами и исследователями! Его называли Краббеном. Его называли Гарвеном. Он был известен и как Анкетроль. Его наделяли, и весьма щедро, пилообразным спинным гребнем — такой гребень легко ломал шпангоуты и борта кораблей; мощным хвостом — такой хвост одним движением перешибал самую толстую мачту или бушприт; огромной пастью — в такую пасть запросто входил самый тучный кок с пассажирского судна; наконец, злобным гипнотическим взглядом — такой взгляд низводит к нулю волю самого крепкого экипажа.

С океана на океан, обгоняя морзянку, несутся слухи о Краббене.

Сегодня он в пене и брызгах восстает, как Левиафан, из пучин Тихого, а завтра его горбы распугивают акул Индийского.

Однако далеко не каждому удается увидеть Краббена, далеко не каждому попадается он на глаза. Фавориты Краббена — это, как правило, судовые священники, рыбаки, морские офицеры, иногда случайные люди, почти никогда не всплывает он под взгляды атеистов и океанографов.