Владимир Медведев - «Если», 2000 № 01
Третья флотилия добралась до Петварии, не встретив в устье Хамбера никаких помех. Двадцать две тысячи воинов вышли на берег, и оборонительный британский отряд из тысячи двухсот человек обратился в бегство.
Эборакум, до которого оттуда было меньше двадцати пяти миль, был охвачен паникой.
Геминий Катон, у которого не осталось выбора, собрал свои два легиона и с этими десятью тысячами выступил навстречу врагу. На легионы обрушились яростные бури. Многие легионеры клялись, что видели на фоне туч голову демона, озарявшуюся вспышками молний. К утру боевые силы Катона уменьшились на тысячу с лишним человек, тайком сбежавших из лагеря.
Едва рассвело, разведчики доложили ему о приближении противника, и он отвел оба легиона на вершину невысокого холма в полумиле к западу. Там были поспешно вырыты рвы, в них вбиты колья, а лошади центурионов и других военачальников отведены в ближайший лесок позади холма.
Грозовые тучи исчезли с той же быстротой, с какой прежде затянули небо, и готы появились в ярких солнечных лучах, которые ослепительно вспыхивали на наконечниках копий и поднятых боевых топорах. Катон ощутил, как страх начал овладевать легионерами при виде несметного вражеского войска.
— Клянусь всеми богами, ну и шайка! — вскричал Катон.
Послышались смешки, но напряжение не рассеялось. Молодой легионер уронил гладий и попятился.
— Подбери его, мальчик, — мягко сказал Катон. — Он ведь заржавеет, валяясь тут.
Юноша задрожал, готовый расплакаться.
— Я не хочу умирать, — пролепетал он.
Катон взглянул на готов, приготовившихся атаковать, подошел к юноше и подобрал его меч.
— Никто не хочет, — сказал военачальник, вкладывая рукоять в пальцы юнца.
С ревом, напомнившим о недавней буре, готы ринулись на легионы.
— Лучники! — загремел Катон. — Занять места!
Пятьсот лучников в легких кожаных туниках пробежали между щитоносцами и образовали ряд у вершины холма. Темное облако стрел обрушилось на нападающих. Готы были в крепких доспехах и потеряли немногих, но набегающие сзади спотыкались о трупы, и атака захлебнулась.
— Назад! Взять копья!
Лучники отступили за стену щитов, положили луки с колчанами и попарно взяли длинные копья, лежавшие позади тяжеловооруженных легионеров. Первый в каждой паре опустился на колено позади щитоносца и ухватил древко примерно в трех локтях от наконечника, а второй стиснул его у конца, и они застыли, ожидая команды Катона.
Готы уже почти приблизились к линии щитов, когда Катон взмахнул рукой.
— Бей!
Задние копейщики рванулись вперед, и спрятанные копья, направляемые коленопреклоненными передними, молниеносно выдвинулись между щитами, поражая первые ряды атакующих, разбивая щиты вдребезги, пронзая кольчуги. Незазубренные наконечники не застревали в теле — копья оттягивались назад, вновь и вновь находя свою цель.
Это была настоящая бойня, и готы обескураженно отступили.
Трижды они возобновляли атаку, но смертоносные копья вновь вынуждали их отступить. Склон перед стеной щитов был усеян телами врагов.
Вдоль первого ряда отступивших готов прошел начальник, что-то приказывая ждущим бойцам. Пятьсот из них побросали щиты и двинулись вперед.
— Что они задумали, почтеннейший? — спросил Деций, помощник Катона.
А готы волной хлынули вверх по склону, выкрикивая имя Вотана. Копья вонзались в них, но каждый пораженный воин стискивал древко за погрузившимся в его тело наконечником, не давая извлечь его для нового удара. Теперь в атаку бросилось все войско и на этот раз с ужасающей силой обрушилось на британскую стену щитов.
На мгновение стена раскололась, и несколько готов ворвались внутрь. Катон выхватил свой гладий и ринулся на них. К нему присоединился юный легионер, и вместе они закрыли пролом. Готы отступили. Катон обернулся к легионеру и узнал мальчика, бросившего меч перед началом битвы.
— Молодец, малый!
Но прежде чем мальчик успел ответить, готы оглушительно взревели и возобновили атаку.
Сражение длилось весь день, и победа осталась нерешенной. Однако с наступлением темноты у Катона не было иного выхода, как отступить с холма. Он потерял двести семьдесят одного человека. Враги, по его подсчетам — около двух тысяч. С чисто военной точки зрения это означало победу, но Катон прекрасно понимал, что, по сути, британцы мало что выиграли. Готы убедились теперь — если когда-нибудь в этом сомневались, — что войско Утера, в отличие от меровейского, возглавляют умелые военачальники. А британцы увидели, что готы не так уж непобедимы. Катон увел своих людей по дороге на Эборакум, уже выбрав место для следующего сражения.
Сны Галеада были темными и пронизанными болью. Проснувшись в холоде рассвета, он уставился на золу погасшего костра. Ему приснилось, как Викторин и его двенадцать легионеров въехали в лес, были окружены готами, которыми командовал предатель Агвайн, и на его глазах старый полководец погиб, как и жил — с холодным достоинством и без колебаний.
Задрожав, он разжег костер.
Рядом с ним на землю спорхнул воробей и принялся склевывать крошки овсяной лепешки, которую он съел накануне. К первому воробышку присоединился второй. Галеад замер, глядя, как пичужки прыгают возле меча в ножнах.
— Что они говорят тебе? — спросил чей-то голос.
Галеад посмотрел через костер и увидел, что там сидит человек в плаще сочного багряного цвета. Золотистая тщательно завитая борода, темно-синие глаза.
— Они ничего мне не говорят, — ответил он тихо. — Но это мирные создания, и при виде них у меня на душе становится легче.
— А клевали бы они столь же беззаботно рядом с Урсом, принцем, жаждавшим разбогатеть?
— Если и да, он их не заметил бы. Кто ты?
— Меня зовут Пендаррик.
Галеад вздрогнул, словно это имя отозвалось эхом внутри него, в каких-то дальних закоулках памяти.
— Я как будто знаю тебя.
— Нет, хотя я пользуюсь и другими именами. Но мы идем одними тропами, ты и я. Куда ты держишь путь теперь?
— Найду способ вернуться в Британию. Выступлю против силы Вотана.
— Обретешь ли ты удовлетворение, уничтожив его?
Галеад взвесил этот вопрос.
— Нет, — сказал он наконец. — Однако злу надо противостоять.
— Мечом?
— Ты хочешь сказать, что есть способ низвергнуть Вотана без помощи меча?
— Я хочу сказать, что все не так просто. Интересный вопрос для философа, не правда ли? Вотан питается ненавистью и смертью, а ты стремишься противостоять ему мечом и щитом. На войне сражающийся не может не возненавидеть врага. А в таком случае разве ты не даешь Вотану даже больше того, чего желает он?
— А если мы не станем сражаться с ним?
— Тогда он одержит победу и принесет еще больше смерти.
— Твоя загадка слишком уж мудра для меня, Пендаррик. Если мы выступим против него, то проиграем. Если не выступим, тоже проиграем. Твоя философия — философия отчаяния.
— Только если ты не видишь подлинного врага.
— Есть ли что-либо хуже Вотана?
— Всегда есть, Галеад.
— Ты говоришь, как мудрец. И я чувствую, в тебе есть сила. Ты обратишь ее против Вотана?
— Это я сейчас и делаю. Иначе зачем бы мне быть здесь?
— Ты дашь мне оружие против него?
— Нет.
— Так для чего же ты явился сюда?
— Да, правда, для чего? — проговорил Пендаррик.
Его образ растаял, и Галеад вновь остался один. Воробышки все еще деловито клевали возле меча, и рыцарь повернулся, чтобы лучше их видеть. Но при этом движении они испуганно упорхнули. Он встал, опоясался мечом, присыпал костер землей и оседлал коня.
До берега оставалось всего восемь миль напрямик через лес, и он надеялся найти там корабль, который доставит его в Британию.
Кулейн сидел под звездами шестнадцатой ночи своего пребывания на острове. Каждое утро, просыпаясь, он находил у входа в башню деревянный поднос с едой и питьем. Каждый вечер поднос с пустыми мисками и кувшином кто-то уносил. Часто он замечал неясную фигуру на тропинке внизу, но всегда тут же возвращался в башню, чтобы его ночные посетительницы могли избежать встречи с ним, раз они ее явно не желали.
Но в эту ночь на него в лучах луны упала тень, и, подняв голову, он увидел женщину в белом одеянии, чье лицо скрывал глубокий капюшон.
— Привет тебе, госпожа, — сказал он, жестом предлагая ей сесть.
Женщина откинула капюшон, и у него перехватило дыхание, когда лунный луч упал на бледное, так хорошо ему знакомое лицо.
— Гьен? — прошептал он и приподнялся, чтобы подойти к ней.
— Останься там, — велела она с суровым безразличием в голосе.
— Но мне сказали, что ты умерла!
— Я устала от твоих посещений — для тебя я уже умерла.
