Лиана Мориарти - Верные, безумные, виновные

Пора было позаботиться об ужине, но Тиффани вдруг очень захотелось шоколада к кофе, и она вспомнила про банку миндаля в шоколаде, стоящую в глубине буфета.

Вид с ворчанием попытался открыть крышку.

– Какого?… – У него покраснело лицо. Раньше у него не было проблем с крышками. Он поднял банку и стал рассматривать ярлык. – Откуда у нас это?

– Эрика принесла на барбекю.

Лицо Вида моментально окаменело, и Тиффани с ужасающей ясностью увидела, насколько он потрясен случившимся даже через много недель, даже вопреки словам о том, что он больше об этом не думает. Какая же она дура, что приняла его слова за чистую монету! Чем больше он расстроен, тем больше шутит.

– По-моему, эта крышка приклеена каким-то суперклеем, – заявил Вид, еще раз покрутив ее. – Правда.

– Черт возьми! – воскликнула Тиффани. – А как хочется орешка в шоколаде!

Она взяла у него банку и принялась постукивать ножом по краю крышки, как всегда делала ее мать.

– Не поможет, – усмехнулся Вид. – Дай сюда. Попробую снова.

– Клементина не звонила тебе?

– Нет.

– Посылаешь эсэмэски? Или просто вешаешь трубку?

– Вешаю трубку, – признался Вид. – Почему она не отвечает? Я думал, что нравлюсь ей.

Они хотели, чтобы Клементина поговорила с Дакотой, чтобы все уладилось.

– Ты действительно ей понравился. Очень понравился. Часть проблемы именно в этом.

Вид забрал банку у Тиффани и принялся снова крутить крышку, ворча и чертыхаясь.

– Твою мать! Открывайся, блин! Нам всем надо… просто… снова встретиться. Думаю, от этого нам полегчает. Это… молчание… от этого все ухудшается… О-о, к черту все это!

Он изо всех сил дернул за крышку, банка вылетела у него из рук и, упав на пол, разбилась. По плиткам пола рассыпались шоколадные орешки и осколки стекла.

– Ну вот, – угрюмо произнес Вид, – открылась.

Глава 40

– Видишь? Смотри внимательно!

Оливер стоял под деревом рядом с беседкой, высоко подняв Холли и держа ее за икры, как маленькую цирковую акробатку.

Зашуршали листья, блеснули удивленные круглые и яркие глаза внезапно появившегося опоссума.

– Я его вижу! – заверещала Холли.

– Это особый опоссум. Видишь, какой у него белый кончик хвоста? Маленький интересный факт: у него по два больших пальца на передних лапах, чтобы легче было карабкаться. Два больших пальца! Только подумай!

Боже правый, Оливер будет прекрасным отцом! – подумала Клементина, прижимаясь губами к головке Руби. Может быть, она сделает это. Отдаст им свои яйцеклетки. Она была донором крови, почему бы не стать донором яйцеклеток? А потом она сможет просто забыть, что ребенок биологически ее. Все зависит от настроя.

Будь щедрой, Клементина, будь доброй. Не всем так везет, как тебе. Клементина вспомнила о том случае, когда ее мать пригласила Эрику поехать с ними на море. Им было по тринадцать. Клементина с нетерпением ждала этого отпуска, потому что мечтала на две недели освободиться от этого постыдного нервирующего состояния, когда каждый день в школе Эрика близко подходила к ней на переменке и говорила тихим задушевным голосом: «Давай съедим ланч вон там. Отдельно от всех». Клементина была всего лишь ребенком. Необходимые переговоры, проводимые в рамках крайне важного для ее матери кодекса доброты, казались ей поразительно сложными. Иногда она обещала Эрике провести с ней половину обеденного времени. Иногда уговаривала Эрику присоединиться к ней вместе с другими детьми, но Эрике хотелось, чтобы они были вдвоем. У Клементины были другие подруги, с которыми ей было нормально и легко. Создавалось такое ощущение, что Клементине приходится каждый день стоять перед выбором: мое счастье или ее счастье?

Она хотела поехать в отпуск только со старшими братьями, чтобы участвовать в их приключениях, но вместо этого на отдыхе мальчики занимались своими делами, а девочки своими, и каждый день Клементине приходилось подавлять свой гнев и скрывать эгоизм, потому что у бедной Эрики никогда не было подобного семейного отдыха. А ведь надо делиться тем, что имеешь.

Она взглянула на Эрику, которая, утонув в кресле, хмуро уставилась на свой бокал. Сомнений не было. Эрика напилась.

Пила ли она больше обычного из-за ужасных вещей, которые случайно услышала? Клементина обхватила рукой тельце Руби, чтобы дотянуться до своего бокала с вином.

Вид и Тиффани складывали тарелки, чтобы отнести их в дом.

– Позволь помочь тебе, – сказал Сэм Тиффани. Встав, он протянул руки к тарелкам. – Отдохни немного.

– Хорошо. – Тиффани отдала ему тарелки и опустилась в кресло. – Не надо просить меня дважды.

– Присмотришь за девочками? – бросил Сэм Клементине через плечо, выходя со двора вслед за Видом.

– Да, присмотрю.

Руби сидела у нее на коленях, а Холли вместе с Оливером высматривала опоссума.

– Думаю, Дакота пошла в дом почитать. – Тиффани огляделась по сторонам. – Извини. Иногда она вдруг исчезает, а потом находишь ее на кровати с книгой.

– Нет проблем, – откликнулась Клементина. – Здорово, что она так долго играла с ними.

– Дакота сейчас одержима чтением, – сказала Тиффани, и по выражению ее рта Клементина поняла, что она пытается скрыть гордость. – Когда я была в ее возрасте, то была одержима косметикой, одеждой и мальчиками.

«Да, и готова поспорить, мальчики были одержимы тобой», – подумала Клементина.

– А ты очень увлекалась музыкой?

Тиффани потянула за прядь волос, прилипшую к губам. Буквально все, что она делала, было чувственным. Какой она будет, когда состарится? Невозможно было представить Тиффани пожилой. В то время как при одном взгляде на Эрику, хмуро смотрящую куда-то вдаль, Клементина видела старуху, которой та однажды станет, и морщинки посреди лба превратятся в глубокие складки, а легкая сутулость – в горб.

Представляя себе Эрику сварливой старухой, которая вечно жалуется и ворчит, Клементина почувствовала к ней нежность. Она почему-то знала: когда они состарятся, наступит необъявленное перемирие в их необъявленной войне, которая велась бог знает ради чего. Тогда они обе смогут уступить своей природной хандре. Наступит чудесное облегчение.

– Пожалуй, это было важно для меня, – сказала Клементина.

Музыка была для нее скорее не одержимостью, а отдушиной. Ей не приходилось делиться этим миром с Эрикой, за исключением тех случаев, когда подруга приходила на ее концерты, но тогда их разделяло значительное пространство – как в буквальном, так и в переносном смысле.

– Твои родители были музыкальными?

– Ни в малейшей степени, – с легким смешком ответила Клементина. – Я живу в окружении немузыкальных людей. Мама и папа. Сэм. Дети.

– Это, наверное, прикольно?

– Прикольно? – повторила Клементина.

Какой забавный выбор слов. Неужели жить в окружении немузыкальных людей прикольно?

Никто не мог бы обвинить родителей Клементины в том, что они не поддерживали ее. Они помогли ей приобрести эту прекрасную венскую виолончель (она вернула им чуть больше половины, и после рождения Руби отец сказал, чтобы не беспокоилась об остальном). Этот инструмент вызывал в Клементине так много противоречивых чувств, что иногда казался ей членом семьи. Отец гордился Клементиной сдержанно и благоговейно. Ее очень тронул тот случай, когда она заметила, что он смотрит теннис с «Классической музыкой для непосвященных», лежащей рядом на диване. Но Клементина знала, что ничто из сыгранных ею вещей не сравнится для отца с песнями Джонни Кэша.

Мать Клементины, разумеется, тоже ей помогала. В конце концов, именно она возила дочь на уроки, прослушивания и концерты, никогда не жалуясь, но по мере того, как шло время, Клементина осознала, что мать питает к ее музыке сложные чувства. Это не было осуждением – с какой стати? – но часто она воспринимала это как осуждение. Иногда ей казалось, что мать воспринимает ее карьеру как нечто несерьезное, потакающее ее слабостям, скорее как хобби, в особенности по сравнению с солидной, практичной работой Эрики. Разговаривая с Эрикой о ее работе, Пэм почтительно кивала, а занятие Клементины считала немного нелепым развлечением. «Ты все выдумываешь», – всегда говорил Сэм. Он считал, что Клементина обижается на мать за то, что та сделала Эрику частью их семьи, заставляя ее дружить с Эрикой.

– Наверное, ты чувствовала, что Эрика тебя вытесняет, – сказал он однажды.

– Нет, – возразила Клементина. – Просто я хотела, чтобы она ушла домой.

– Точно, – сказал Сэм, как бы в подтверждение своей мысли.

А как насчет Сэма? Прикольно ли то, что он не музыкант? Иногда после концерта он спрашивал ее, как все прошло, и она отвечала: «Хорошо», и он говорил: «Ну и прекрасно», вот и все. Ей становилось немного грустно, потому что, будь он музыкантом, у них было бы гораздо больше общего. Она знала несколько пар, которые вместе работали в оркестре и постоянно говорили о работе. У Энсли и Хью, к примеру, было соглашение разговаривать о работе только до моста Анзак, а иначе они входили в раж. Клементина не могла себе этого вообразить. Они с Сэмом разговаривали о других вещах. Дети. «Игра престолов». Их семьи. У них не было потребности разговаривать о музыке. Это было не важно.