Лариса Петровичева - Следы на воде

Она снимала комнату на окраине города и, по всей видимости, едва сводила концы с концами, подрабатывая официанткой в ночном клубе и поэтому стабильно пропуская первую пару. Никита Симонян, завсегдатай всяческих кабаков, рассказывал, что едва не подавился коктейлем, узнав официантку — ее лицо в сиянии огней бара было просто жутким. Почему-то никто из начальства не пытался поставить ей на вид пропуски занятий, хотя на филфаке на этот счет все было строго. Она была — в документах, ученых карточках, журнале, ведомостях — и в то же время ее как бы и не было.

Говорят, бывают «мертвые души», которые заводит ректорат вуза, продавая потом дипломы; так вот, эта девушка была вроде бы из таких.

По документам ее звали Анна. Анна Алтуфьева, 1990 года рождения, уроженка города Благовещенска. И никто не знал, чего бы это ее принесло сюда.

В действительности девушку звали Алиной. И в этот провинциальный город ее выплюнул коридор, когда окончательное решение было принято, и небеса закрылись.

Вероятно, Алину надлежало оставить голяком среди чиста поля, чтобы начинала с нуля; однако Исцелитель не любил крайних вариантов и подготовил все, чтобы Алина не плюхнулась в грязь — во всех смыслах.

Теперь она жила в квартире с подселением в «сталинском» доме. Достаточно просторная комната, которую в иное время она назвала бы уютной — со всеми этими аккуратными занавесочками, кружевными салфетками и подголовниками кресел — выводила Алину из себя. Больше всего ее бесила фарфоровая статуэтка советской лыжницы в обнимку с обколотыми лыжами; выбросить эту жуткую безвкусицу было, конечно, нельзя и Алина загородила ее открыткой с Элвисом, подаренной соседом Вовой, прочно застрявшим в шестидесятых. Из-за головы короля рок-н-ролла высовывались фарфоровые лыжи; Элвис Алине никогда не нравился, но его хотя бы можно было терпеть.

Среди врученных Исцелителем документов Алина обнаружила студенческий билет местного пединститута. Первый курс, филологический факультет с дополнительной специализацией по культурологии — что ж, это было вполне удобоваримо. К билету резинкой прикреплена была и зачетка; выяснилась, что по итогам первой сессии студентка Алтуфьева круглая отличница. Конечно, Алине было не по себе, когда она впервые переступила порог лектория и увидела совершенно незнакомых людей, однако — вот чудеса! — ее узнали и вполне радушно поздоровались, а староста, растрепанная блондинка в растянутом шерстяном платье изумительного вишневого оттенка, даже вручила деньги: повышенную стипендию в группе получила только Алина.

Работу Алина нашла сама — новый клуб открылся на соседней улице и предлагал удобный график и бесплатные обеды, что к удивлению Алина оказалась правдой.

Жилось ей почти хорошо.

Конечно, Алина безумно скучала, страстно, почти до боли желая увидеть родителей, Мишу, одноклассников — даже тех, кто ее терпеть не мог. Она и не предполагала, что может так тосковать.

Но больше всех она скучала по Дэну.

Конечно, он был с нею. Он сидел рядом на лекции, провожал ее на работу по темной улице, Алина видела его силуэт в мятущихся огнях клуба. Однажды ранним утром, когда большинство посетителей разошлись, а Алина, вооружившись ведром и тряпкой, пошла драить женский туалет, воспоминание о Дэне кольнуло ее так сильно, что она расплакалась и сползла по стене на грязный, заплеванный пол. Возможно, в эту минуту Дэн был рядом, отделенный пластом реальности не толще папиросного листка. Алина сидела на полу, слезы текли ручьями, пропитывая на груди форменную блузку, тьма парка за стеклами казалась вечной, а весна нереальной, и хотелось умереть, прямо здесь и сейчас.

Она была всего лишь девочкой. Неделю назад ей исполнилось четырнадцать. По паспорту — семнадцать.

Она работала как вол, до полного изнеможения. Разумеется, для подростков существуют свои нормы труда, но хозяйка клуба, Асият Хасавова, была в городе большой шишкой и могла позволить себе глядеть на все сквозь пальцы. Посмотрев на Алину через дымчатые стеклышки модных очков без оправы и почесав тонкой сигаретой дно малахитовой пепельницы, она со спокойствием скифской каменной бабы вымолвила:

— Хочешь работать — работай. В деньгах не обижу.

И теперь с девяти вечера до четырех утра Алина разносила коктейли и закуски, а когда клиенты расходились, надевала огромные резиновые перчатки и отправлялась драить туалет, чтобы добраться домой к шести и в полном бесчувствии свалиться на кровать — до десяти. Потом, наскоро перекусив, она бежала на лекции, проводя день в тягостной полудреме с тяжелой головой, затем до половины шестого сидела в читальном зале, готовясь к семинарам и наживая гастрит, жуя чипсы и сухарики, после забегала на квартиру, где принимала душ, переодевалась, красилась, и все начиналось сначала.

Иногда, когда работы было чересчур много, лица посетителей сливались в лепешку, а музыка — в низкий гул почти на грани болевого порога, Алине казалось, что все, происходившее с ней осенью и зимой, только снилось, а на самом деле она просто сбежала из дому, получив злосчастную двойку по географии и разнос от мамы на глазах у всех. В это верилось очень легко, тем более, что высшие силы, похоже, не заглядывали в клуб «Зодиак».

Алина усомнилась в своей истории только однажды, когда у стойки мелькнул человек, очень похожий на Исцелителя. Она кинулась к нему, едва не разроняв стаканы с подноса и сбив кого-то с ног (в спину ее хлестнуло короткое «сука!»), по посетитель, выпив свою стопку, буквально растаял в мятущемся свете клуба, и через несколько минут Алина уже была убеждена в том, что ей померещилось. А в зале сразу стало холоднее и накуренней.

С клубом Алина рассталась через две недели, когда весна окончательно вступила в свои права, а в головы котам и мужчинам вдарили гормоны.

Промоутер Егор Перейма почувствовал силу весны в полной мере, когда вдруг понял, что всю зиму провертелся как белка в колесе, приглашая самых молодых артистов и, выражаясь языком местной желтой прессы, «замучивая (от слова „мутить“) нехилые вечерины», которые принесли немало зеленых американских денег мадам Хасавовой и ему лично. И вот вам пожалуйста — март идет вовсю, жизнь бьет ключом, а у него, знаменитого дамского угодника и любителя женщин, нет ни супруги, ни любовницы, ни временной подруги. Однако Егор переживал недолго — искомое обнаружилось прямо на рабочем месте.

Конечно, девке далеко было до Памелы Андерсон, но Егор никогда не считал смазливое личико чем-то важным, поминая анекдот про Люсю и мешок. Зато изящество и гибкость, несомненно, присущие молодой официантке, давно входили в число ценимых промоутером достоинств, а в имени «Анна» на бэджике девчонки Егору померещилось что-то благородное. Он испытывал нечто вроде пиетета перед теми чертами характера, которых не имел сам.