Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер
— А приехал архимандрит из Архангельска, отец Савватий… Ну! Обедню служит… а сестрица ваша теперь у обедни будут. — Она еще хотела что-то прибавить, но вдруг замолчала и резко спросила: — Разве к обедне не пойдете?
— Пойду! — сказал я и отправился к обедне.
Маленькая старинная церковь была почти полна народом. Я пробрался поближе к клиросу и встал около толстой колонны, на которой лежал свод.
Облака удушливого ладанного дыма носились по церкви. Пасмурный день тускло светил сквозь крохотные слюдяные оконца. Монахини пели заунывными тихими голосами, чередуясь с хором певчих.
Мне казалось, что кого-то отпевают, что там, в середине церкви, непременно стоит гроб. Я старался разглядеть его, поднимался на цыпочки и не мог.
Мимо меня прошла тихой поступью, точно проплыла, мать Агапия. Я остановил ее.
— Не могу ли я увидать… сестру? Мне надо сказать ей два слова.
— После обедни… Ужо!.. А теперь нельзя… — И она прошла мимо, к алтарю, неся в руке целый пучок тоненьких свечей желтого воску.
Я стал ждать терпеливо… Но какая-то тоска постоянно сдавливала сердце…
Вышел архимандрит, сверкая драгоценными камнями, которыми убрана была его митра.
Это был седой старичок, с добродушным лицом и румяными щеками.
Он тихо, торжественно произносил благословения и крестил народ длинными свечами в серебряных подсвечниках.
CIV
Обедня кончилась. Монахини плавно вышли и установились перед Царскими дверями. Они пропели довольно стройно какой-то канон Богородице и затем так же плавно отправились опять на клирос.
Я старался заглянуть за перегородку, отделявшую меня от высокого клироса, в надежде увидеть Лену, но ничего не мог видеть.
Народ начал расходиться. Почувствовалась та свобода, которая всегда наступает с окончанием службы. Вдруг около Царских дверей началось какое-то движение. Несколько монахинь перешептывались с дьяконом. Наконец Царские двери снова отворились и вышел опять архимандрит, а с того клироса, около которого я стоял, две монахини вывели какую-то женщину под черным покрывалом.
Они тихо подошли к архимандриту.
— Почто еси, сестра, притекаеши сюда? — тихо и вразумительно спросил архимандрит.
— Хочу Богу единому служити… — заговорил негромкий, но твердый, знакомый голос из-под черного покрывала, и сердце во мне замерло.
— Лена! — хотел закричать я, но голос оборвался, голова закружилась, и я почувствовал, что теряю сознание.
В полузабытьи, не помня себя, я опустился на колени и прислонился головой к толстой колонне.
Все во мне как-то сжалось… погрузилось в потемки. Какой-то бред, сон охватил мою голову.
Мне казалось, что няня Лены, Мавра Семеновна, покрытая черным покрывалом, стоит надо мной и тихо качает меня на волнах синего ладанного дыма…
Я очнулся от внезапного резкого стука. Я пришел в себя и увидал, что Лена стоит на коленях перед архимандритом и подает ему ножницы.
Черный покров был снят с нее, волосы распущены…
Я помню ее бледное исхудалое лицо, ее восторженно приподнятые кверху глаза, ее полураскрытые губы…
Архимандрит взял ножницы из рук ее и бросил на пол. Раздался опять тот же резкий, металлический звук, который вывел меня из забытья.
— Возьми ножницы и подаждь ми я! — проговорил сурово архимандрит.
Она нагнулась, подняла и протянула ему ножницы. Он снова бросил их на каменный пол и повторил свое приказание.
Когда она снова подняла, подала их и смиренно нагнула голову, архимандрит подошел к ней, нагнулся и начал крестообразно выстригать ей верхушку головы, приговаривая при этом торжественно:
— Сестра наша Елена постригает власы главы своя во имя Отца, Сына и Святого Духа, рцем о ней: Господи, помилуй!
Звучными заунывными голосами монахини запели:
— Господи, помилуй!
CV
У меня снова сжалось сердце, и сознание отлетело.
Я чувствовал, как туман закрывал мою голову, именно в то время, когда сухой скрип ножниц и легкий треск волос раздался среди мертвой тишины. Я пробовал бороться с этим чувством, я старался насильно улыбнуться, я не хотел поддаться этой тьме, которая повелительно накрывала мое сознание; я ясно слышал слова архимандрита, но затем пение монахинь нанесло последний удар…
Мне показалось, что хоронят мою милую, дорогую девушку…
И действительно! Разве не схоронили ее? И разве мне оставалось что-нибудь в жизни?!..
Когда я очнулся, на крыльце монастырского двора, среди толпы баб, мужичков и всяких богомолок, когда я пришел в себя, то первое, что бросилось мне в глаза, была Мавра Семеновна, и первый голос, который я услышал, был ее голос.
— Очнулся! Слава Тебе, Господи! — проговорила она и перекрестилась. На глазах ее были слезы.
Вслед за ней многие тоже перекрестились.
— Владимир Павлыч, — заговорила няня. — Батюшка! Что это с вами… Болезный!..
— Знаш, сестра его была… Вот ён и убиватся, — сказал громко какой-то голос в толпе.
— Вот, батюшка, возьмите письмецо к вам от Елены Александровны, — сказала няня, подавая мне сложенный вчетверо листок почтовой бумаги.
Я схватил письмо, быстро приподнялся, встал и, шатаясь, пошел. Толпа расступилась передо мной. Какой-то убогий инвалид подал мне шинель.
Я вышел за монастырские ворота, оглянулся. Сердце мучительно сжалось…
Куда я шел? Зачем?.. В глухую пустыню… на «темный путь», на борьбу с «темным делом».
Никогда, кажется, во всю свою жизнь судьба не разражалась надо мной такими жестокими ударами, каким она угостила меня теперь, в эти тяжелые дни моей молодости.
С трудом я добрался до дому. Несколько раз я должен был останавливаться, осматриваться, вдумываться: зачем я иду?.. Несколько раз я проходил мимо той улицы или, правильнее, переулка, где была моя «фатера» и, кажется, даже мимо моей «фатеры».
Мне хотелось не думать ни о чем, не вспоминать ничего, но какой-то невольный внутренний голос вдруг так внятно, грустно повторял в моем сердце:
«Схоронили мою милую, дорогую девушку!»
И кровь бросалась в голову. Я шел быстро, машинально, бессознательно и… одумывался на краю пруда или на берегу Двины…
Начало уже смеркаться, когда я добрался наконец до дому.
Хозяева встретили меня встревоженные. Они уже знали все. В маленьком городишке нет тайн и секретов.
Они приставали ко мне с разными кушаньями, но я заперся в моей маленькой комнатке… и тут только, вынимая бумажник, вспомнил о письме Лены, которое бросилось мне в глаза.
CVI
Оно было недлинно. Очевидно, она торопилась, набрасывая его.
«Родной, дорогой мой брат (писала она). Сам Господь решил за меня мою судьбу. Завтра я буду посвящена Ему, Ему, моему Желанному, Любимому, Благому, Доброму, Великому…
Приехал архимандрит Савватий. Игуменья позвала меня
