Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер
Я долго думала над твоим предложением, и мне страшно подумать и еще страшнее высказать тебе мой тяжелый, безутешный взгляд.
Мир должен погибнуть, ибо весь мир лежит во зле, как говорит св. Апостол. Благословенны борющиеся с этим злом и отнимающее от него достояние Господне.
Я благословляю тебя, брат мой, из моей уединенной кельи на эту борьбу. Я буду молиться, постоянно молиться о помощи тебе. Не падай перед неудачами. Они должны быть. Они неизбежны, потому что это лежит в природе вещей.
Мы — русские — скоро увлекаемся. В минуты увлечений мы творим великие подвиги. Но там, где нужно самый подвиг борьбы сделать постоянным, обыденным спутником жизни, там мы или падаем, или живем бессознательной привычкой.
Дай Бог, чтоб мои предсказания не сбылись. Но мне кажется, что чем долее мы будем жить, тем более апатия, безучастие и разлагающая косность будут развиваться в русском обществе.
Нас победит зло. Нас победит мертвенная, богоненавистная неподвижность и эгоизм… Еще раз повторяю: дай Бог, чтобы мое пророчество не оправдалось.
Будь деятелен, борись, дорогой мой! Бог Милосердный пошлет тебе спутницу, друга, который поддержит тебя.
Прости, еще раз благословляю тебя.
Твоя Е.»
Я несколько раз перечел это письмо. Слезы душили меня. Мне она представилась жертвой ее одностороннего, безрассудного взгляда. Мне было глубоко жаль этой крепкой натуры. Мне было жаль моей «милой, дорогой девушки»… И вместе с тем чувство досады, тяжелого, гнетущего раздражения, которое сродни злобе и ненависти, разжигало мое сердце.
И под давлением этого чувства я дал себе слово бороться из всех сил и победить — назло всем ее увлечениям и предсказаниям.
Часть четвертая
I
С тех пор прошло более тридцати лет, и я сдержал данное себе слово: я боролся.
Проверяя теперь все итоги и результаты этой борьбы, я не могу найти ничего или почти ничего утешительного. Становится жутко, становится страшно холодно на сердце, и я невольно спрашиваю себя: неужели она была права, моя дорогая, милая Лена? Неужели наша косность, наше квиетическое[28], то есть пассивное, малодушие победит все и все затопит, как мутная стоячая вода затопляет медленно разлагающийся труп?!
Но лучше я расскажу несколько выдающихся и характерных моментов из моей последующей жизни.
Я был в Петербурге в то самое февральское утро, когда совершенно неожиданно для всех разнеслась тяжелая весть о смерти покойного государя Николая Павловича. Никто не думал, чтобы припадок гриппа мог унести в могилу эту крепкую, здоровую натуру. Для городского общества, да и для всей России эта весть была громовым ударом.
Мы так долго привыкали жить на помочах, под строгой ферулой и чужой заботой, что смена прежней системы казалась нам чем-то ужасным, потрясающим своею неожиданностью и неподготовленностью. Что будет с Россией?! Вот тяжелый вопрос, который носился тогда в обществе!
Людей, европейски образованных и развитых было тогда весьма немного… Но и эти немногие с недоумением и страхом смотрели в грядущее…
В это время в Петербург привлекло меня желание привести скорее к осуществлению мысль Миллинова. В К*. я уже подобрал несколько лиц и составил довольно большой и тесный кружок. Один из влиятельных членов этого кружка, Павел Михайлович Самбунов, убедил меня ехать в Питер.
— Там, голубчик, — сказал он, — вы между образованною молодежью скорее найдете то, что нам нужно — людей гуманных и добросердечных — да кроме того, познакомитесь и с людьми влиятельными, которые нам крайне необходимы.
По приезде в Петербург я навестил некоторых старинных знакомых моей семьи и заехал к отцу, которого не видал с тех самых пор, как был сослан на Кавказ.
Я нашел его весьма постаревшим, и он первый сообщил мне о внезапной болезни Государя. Прощаясь со мной, он сказал:
— Не хочешь ли отобедать вместе с нами? У нас назначен 17 февраля обед в дворянском собрании. Это очередной обед нашего дворянства.
— Как же я буду участвовать в нем, — удивился я, — когда я не принадлежу к дворянам С. — Петербургской губернии — и не живу здесь?!
— Это ничего!.. Ты будешь участвовать как сын и наследник дворянина С. — Петербургской губернии.
— А в котором часу будет обед?
— Ровно в шесть.
— Хорошо! Если будет время, то приеду.
И я подумал, что этот обед — прекрасный случай для моего дела. Я здесь сразу увижу всю noblesses[29] столицы и в интимных послеобеденных разговорах, может быть, многое узнаю и воспользуюсь.
Без четверти шесть я отправился в дворянское собрание. Мой отец был уже там. Он был сумрачен, озабочен — и прямо пошел ко мне навстречу.
— Ты слышал?!
— Что такое?
— Государь скончался!.. Может быть, обеда не будет. Какой сильный удар России!..
Признаюсь, эта весть меня жестоко поразила.
Отец, не выпуская моей руки, отвел меня в амбразуру окна и сказал шепотом:
— Он умер, как подобает умереть Царю России. En vrais gentilhome[30] и православным христианином… Рыцарем жил и рыцарем умер!..
И он совершенно неожиданно всхлипнул и, порывисто выдернув платок, закрыл глаза.
Я в первый раз в жизни увидал его плачущим. Но он почти тотчас же оправился и чуть слышным шепотом проговорил мне:
— Говорят, что Мандль, который его пользовал, не смел ослушаться его приказания…
И он сообщил мне тот странный и невероятный слух, который тогда носился в городе…
— Его сломила последняя война. Эту крепкую, рыцарскую душу! Он не мог перенести унижения России. Тяжелый долголетний обман наконец открылся. Везде открылись страшные промахи и прорехи. Все направление было ошибочно… Слишком тридцать лет славного, могущественного царствования — и вдруг… такой удар!.. Такой погром!.. Это ужасно!! Ужасно!! Говорят, он позвал наследника. «Будь здесь! — приказал. — И учись, как должен умирать Русский Царь!!»
И он снова закрылся платком и заплакал.
II
Между тем большая зала наполнилась созванными на обед. Везде образовались кружки, группы, и все говорили шепотом. У всех на лицах был испуг и недоумение. Многие плакали, и я не видал ни одного радостного, торжествующего лица.
Большая часть приезжих проходила на хоры, так как там были накрыты обеденные столы.
Прошло около получаса. Все печально бродили вокруг столов. Углы скатертей были
