Кир Булычев - Заповедник для академиков

— А Матвей Ипполитович? — спросила Лидочка.

— Что? Чего хочешь знать? Он мне как бы первая любовь, только без спросу.

Лидочка знала, что Полина не врет. Так все и было. И может, трудно теперь обвинять этих молодцов — они же не знали, что хорошо, а что плохо, они даже девочек накормили… «Что я говорю? Я могла бы очутиться там, на пыльных мешках, в пакгаузе, а любимый ученик Ферми грозил бы сабелькой — молчи!»

— А он вас узнал? — спросила Лида.

— Не знаю. Но я ему напомнила! Он говорит — не помню. А я думаю — все помнит!

— Вы ему сказали? Зачем?

— Потому что он мне нужен. Потому что он испугается за свою карьеру и поможет мне выбраться живой отсюда.

— А если он скажет, что ничего не было? Да и какое может быть наказание: девушка говорит, что он изнасиловал ее на фронте гражданской войны. А вам скажут — ничего особенного.

— Глупая ты, Лидия, — сказала Полина. — Я не знаю, чего ему здесь нужно, но не зря он вокруг гэпэушника вертится. А что, если завтра станет известно, что твой Шавло был охранником Троцкого? И не важно — насиловал, не насиловал, главное — Троцкий. И он это понимает.

В этот момент за спиной что-то скрипнуло. Лидочка даже не поняла что, но Полина метнулась — прыгнула к кабинке, — рванула дверь, крючок в сторону — а там, внутри, съежившись, сидела на стульчаке Альбина, глаза нараспашку.

Альбина не могла отвести испуганных глаз от Полины и, поднимаясь и натягивая штанишки, повторяла:

— Я нечаянно здесь, я нечаянно, я только вошла, а потом вы здесь говорите, а мне выйти было неудобно, вот я и терпела, извините, я здесь нечаянно.

И, беспрестанно говоря, Альбиночка запахнула халатик — шелковый китайский с драконами, такие за большие деньги привозили с КВЖД, и, уже не оглядываясь, побежала к двери.

— Зря я ее отпустила, — сказала Полина.

— А что было делать?

— Придушить, сразу придушить. Она все слышала. И про кастрюлю, и про Матвея Ипполитовича.

Полина еще не кончила говорить, а Лидочка уже была в коридоре — халатик Альбины сверкнул возле лестницы.

— Альбина, — позвала Лида, стараясь говорить внятно и тихо.

Альбина остановилась, словно ждала этого.

— Вы одна? — спросила она. — Тогда не страшно.

— Я прошу вас, — сказала Лида.

— Вы думаете, что я ему расскажу? — удивилась Альбина — брови полезли по гладкому лобику. — Ни в коем случае!

— Я вам так благодарна.

— Хотя мы с вами узнали такие ужасные вещи! — прошептала Альбина. — Об этом, наверное, должна знать милиция.

— Нет!

Следуя взгляду Альбины, Лида повернула голову — Полина стояла зловещей тенью у приоткрытой двери туалетной. Лидочка махнула ей рукой — уходи!

— Какая ужасная жизнь у людей, — прошептала Альбина. — А вы могли такое представить про Матвея Ипполитовича?

Дверь рядом приоткрылась — неизвестно кому принадлежащий голос изрек:

— Гонг был уже давно. Постарайтесь соблюдать тишину в общественных местах.

— Завтра все надо будет обсудить, — сказала Альбиночка. — Хорошо?

— Хорошо.

— Я только вам здесь доверяю. Как ужасно — кто-то покажется тебе приятным человеком, а он окажется насильником.

С этими словами Альбина убежала вниз по лестнице, а Лидочка еще некоторое время стояла неподвижно, потому что не могла разобраться в своих мыслях. Ей хотелось поверить Альбине, и она даже надеялась, что Альбина искренне говорила с ней. Ведь никто, кроме Лидочки, не знал, кто такая Альбина на самом деле и как она страдает от своего унизительного положения.

Расставшись с Альбиной, Лида вернулась в туалетную, но Полины не застала — жаль, могла бы немного и подождать. Тем более когда Альбина знает о кастрюле, спрятанной в комнате у Лиды. Если остается хоть маленькая опасность, что Альбина — вольно или невольно — проговорится Алмазову, то Лидочка окажется в опасности. Выбросить бы эту кастрюлю…

Лидочка дошла до конца коридора, заглянула на лестницу — Полины нигде нет. Пойти спать? Совершенно не хочется — ни в одном глазу. Снизу доносилась тихая музыка — неужели еще кто-то танцует? Лида начала было спускаться по лесенке вниз, к кухне, но тут музыка оборвалась. И Лида поняла, что никого не хочет видеть. Что она смертельно устала за этот день — если бы она знала, что хотя бы за час сможет добраться до трамвая, до какой-нибудь телеги, которая привезет ее в Москву, она бы не испугалась дождя и ветра — только бы отделаться от тягучей действительности, от ощущения, будто ты упала на дорожку из размокшей глины, набирая скорость, скользишь под уклон, стараясь уцепиться за мокрые травинки по сторонам. Но разве так остановишься — а внизу гладкая поверхность омута, черного в тени стволов, так и ждет, когда ты влетишь в пруд.

Лидочка вернулась к себе, по дороге заглянула в докторский кабинет. Дверь в него была приоткрыта, Лариса Михайловна, освещенная слабым светом настольной лампы, спала на кожаном диванчике, подтянув ноги. В Узком рано ложились и рано вставали. Лида поглядела на свои часы — половина одиннадцатого, — а кажется, словно далеко за полночь.

По парадной лестнице кто-то поднимался. Лида увидела, как в коридоре появился президент Филиппов, который нес, прижав к животу, патефон, за ним шла, осторожно ступая, Марта, несла пластинки в бумажных конвертах. Свободной рукой она то и дело взбивала волосы — видно, была пьяна.

— Лида, ты почему не спишь? — спросила она, увидев соседку. — Гонг уже звучал. Товарищ Филиппов тобой недоволен!

Филиппов зашагал быстрее, будто старался показать Лиде, что незнаком с Мартой.

— Вы идите, идите, — сказала Марта, — я принесу пластинки через три минуты!

И при этом она локтем отталкивала Лиду к двери в их комнату и делала страшные глаза — впрочем, ей и не стоило для этого особо напрягаться — глаза блестели воодушевленно, и вряд ли какие соображения, этические, моральные, либо устрашение могли бы остановить Марту, которая намеревалась — в том у Лиды не было никакого сомнения — подарить свое тело товарищу президенту Санузии, чего ей не удалось сделать днем. «Только бы не в нашей комнате, — мысленно заклинала Лидочка, — я так хочу лечь в постель». Она об этом искренне мечтала, совершенно забыв о том, что всего три минуты назад ей вовсе не хотелось заходить в комнату.

Остановившись в дверях, Марта прошептала:

— Я только отнесу ему пластинки, он такой беспомощный, все мужчины такие беспомощные.