Кирилл Якимец - До поворота (Кровавый Крым)

— Ты что — от родителей сбежала?

— А я сиротинушка. Стоит дракончик, плачет, подходят к нему люди добрые, спрашивают: «Где твоя мама?» «А я ее съел», отвечает. «А папа?» — «И его съел!» «А братья и сестры у тебя есть?» «Я их тоже съел!!!» «Так что ж ты плачешь?!» «Так я ж теперь сироти-и-инушка!!!!» Из глубины похожих на пластмассовые шары голубоватых белков вывернулись две огромные капли и повисли на ресницах. Глаза моргнули — капли, не коснувшись щек, упали на асфальт перед славиными ногами и стали потихоньку испаряться.

— Я есть хочу.

— Пошли.

Девочка радостно вскочила:

— Я тихая, только на одну ночь… — но тут Слава крепко сжал ее запястье.

— Тебя надо отвести домой. Где ты живешь? Фамилия твоя как?

Мила попыталась вырваться, но Слава уверенно заломил тоненькую лапку, и девочка заплакала, слегка поскуливая.

— Зарайский, как вы себя ведете?! — от неожиданности Слава ослабил хватку, девочка убежала.

Лицо преподавательницы английского языка горело возмущением, вынесенным из внимательного многолетнего увлечения Диккенсом: пудра слегка осыпалась с дряблых складок, тяжелые накладные ресницы чуть отклеились по краям быстро моргающих век.

— Да вы хулиган!!! Вас надо немедленно исключить! Вы способны так издеваться над слабым! Вы — будущий юрист!!! Может быть, даже следователь! Выворачивать руки существу гораздо слабее вас! И где! На ступенях…

— Она сама из дома убежала, — ощутив незваный румянец стыда, разлившийся по щекам и шее, Слава вновь почувствовал себя безобразным школьником, подвернувшимся под руку вздорной директрисе — Зульфия Джавдедовна, она бродяж…

— Ты даже за год не смог запомнить своих преподавателей! — Торжественно икнув, Зухра Юсуфовна Карачарова отвернулась и пошла своей дорогой. За глаза ее дразнили «Божьей чаркой».

Темные, расходящиеся круги невольно поплыли перед глазами, от неожиданности Слава опустился на скамейку.

— Классно она тебя — девочка сидела на ступенях и допивала пиво, — нету у меня родителей, тетка есть. Она меня на лето выгнала, раз я такая…

— Какая?

— Умная, — сама проживу.

— Ну так и живи.

— На, отводи, — розовая ладонь уперлась ему в нос — Отводи, она все равно выставит. Вместе с тобой и выставит. И еще денег от тебя потребует. Или в суд подаст, за со-вра-ще-ние!

Непонимающе Слава оглядел ее фигуру, почти идеально прямоугольную, если смотреть анфас. В профиль, видимо, все намного интереснее — но об этом трудно судить: грудь была густо обмотана черным платком и помечена двумя «фанатскими» значками — один в честь Джима Моррисона, другой — в честь Боба Марли. «Тоже мне, рок-звезда!»

— Значит в милицию, в детприемник.

— Эй, ты что, на солнце перегрелся? — она погладила его по голове, — у тебя с мозгами плохо, студент? Мне только на один раз, я к другу пойду. Не дозвонилась, позавчера из Питера, а его нет. Я вообще из Прибалтики. У меня мама — блядь, а отца, сам понимаешь, нет, — она провела руками сверху донизу, демонстрируя себя. — Я красивая буду, тетка хотела мною торговать, а я убежала. Говорю же — си-ро-ти-ну-шка! Меня надо покормить и спать положить.

— Может, еще и баньку истопить?

— Дурак, мне отступать действительно некуда, — опять слезы выкатились на нижние ресницы и выжидательно замерли.

— У меня брат, — честно предупредил Слава, — он националист, негров не любит.

— А я русская, Людмила Ивановна, между прочим.

— Да? А фамилия как?

— Махно!!! Ты меня покормишь или нет?!

— Не ори. — Слава понял, что от «подарка» так просто не отделаешься. — Идем.

Они поели пирожков, сходили в кино два раза, Мила выпросила банан — неграм и мулатам бананы необходимо есть каждый день, а то сдохнуть можно… Перед обитой дорогим дермантином дверью славиной квартиры девочка вдруг оробела и неожиданно спросила:

— А у вас курить можно?

— Нет, — Слава обрадовался поводу свалить от «социальной нагрузки», — Может, тебе лучше к Левке пойти? Слушай, а где он тебя такую откопал?

— Не, — Мила спокойно села на ступеньку, стряхнув окурки в лестничный пролет, — Я там уже неделю тусуюсь, — она достала пачку сигарет и закурила, сильно затягиваясь, — сегодня он будет занят с третьим номером.

— Чего?

— Бюста. С филфака. — Она вздохнула.

— Курить в твоем возрасте вредно.

— Да, сисек больших не будет.

Вдруг Слава представил себе Милу в своей комнате, и ему стало страшно.

— Давай, я тебе лучше денег вынесу.

— И много? — было видно, как она устала, казалось, на ступенях сидит старая-престарая старуха в своем разбитом корыте, — Неси…Я — Лихо Одноглазое, чумазое, — докурив сигарету, встала и вызвала лифт, — На улицу неси.

Растерявшись, Слава смотрел на закрытую дверь. Что-то ушло, было проглочено в длинную кишку и уносилось вниз, к анусу стеклянных дверей подьезда. «Я прямо как солитер, а острица убежала». В комнате брата был слышен разговор, и Слава захотел пройти к себе потихоньку, но задел вешалку, что-то упало.

— Что поздно? — Савватий грозно хмурился, стараясь уловить алкоголный запах. Слава неопределенно пожал плечами. — Проблемы?

— Нет.

— Экзамен сдал?

— Да. Слушай, денег дай.

— Я пойду, — из-за плеча брата выскользнула Анна, — Сав, проводишь? Славик, привет! Что задержался? Мы тут волноваться начали, — она завернулась в розовую кофточку.

— Деньги там, где им и положено быть. — Савватий распахнул дверь. — Ты моего прихода-то дождись, лады?

— Лады.

Румяный, смачный антрикот жирно скворчал по сковородке; покрытый взрывающимися пузырями, он напоминал что-то до удивления непотребное, страдания грешников в аду, наверное. Приятно было ощутить себя некоторым Люцифером — карающим возмездием за злые дела: от таких настроений текли слюнки и улучшалось попорченное было утром мировосприятие — все непонятно-тревожащие мысли куда-то улетучивались вместе с капельками жира. Поставив на стол пару сервизных тарелок, Слава разложил пищу себе и брату.

— Ты чего такой странный? — в прихожей брат сбросил обувь и прошел на кухню босиком.

— А ты чего без тапок? — Слава поднес ко рту первый кусок, но на минуту замер.

— Там, внизу у подъезда говно чумазое сидит, хамит. Проучить бы надо, — Савватий широко потянулся, так, что был слышен хруст позвонков, — Набежит сюда ворья этого…

— Ей ночевать негде… — в ответ на удивленный взгляд брата Слава положил недоеденный кусок на тарелку и выпалили одним духом, — однокурсник привел из общежития, ей негде жить, говорит, что из Питера, мне кажется, врет. Надо найти родителей и вернуть, ей лет одиннадцать-двенадцать… Милой зовут… — чувствуя себя полным идиотом, Слава был готов отстаивать неясную общечеловеческую правоту, но Савватий молчал, а потом просто расхохотался: