Кирилл Якимец - До поворота (Кровавый Крым)

Окуда-то снизу донесся автомобильный гудок. Властно, отрывисто прозвучав несколько раз, заставил бандитов прекратить драку и, не обращая больше на Славу никакого внимания, спуститься к обочине. Отсрочка? Нет! «Коренной перелом»! Слава бросился следом, но успел только увидеть, как эти двое спокойно сели в машину и уехали.

Так, а ради чего война-то случилась? Хотел помочь другу детства, вроде. Где же друг? И был ли друг? Друг лежал недалеко за кустами и тихонько поскуливал, уткнувшись лицом в прелые листья. Невольно взглянув на часы — до экзамена оставалось всего десять минут, Слава постарался как можно аккуратнее перевернуть раненного:

— Пашка!

— Я не Пашка. Я — Александр! Зачем вы… зачем ты… они же тебя замочат, на нож подвесят! — В глазах молодого человека страха уже не было, только тоска. «Шок,» — определил Слава.

— Куда они вас пырнули? — По картине кровяных разводов Слава попытался определить рану. — Живот? Грудь?

— Нет, нет! Отстань… Оставьте меня в покое!!! — вдруг взвизгнул пострадавший, — я сам! Ничего они мне… — тут он вздрогнул и поморщился. Слава понял, что у Александра исполосована ножом вся задница, но не глубоко, а так…

— Вы идти-то сможете?

— Меня из-за вас убить могли!

— Так вам помочь, или нет?! — Слава начинал опаздывать, да и кровью мазаться не хотелось.

Расхохотавшись, Александр опять повалился в прелые листья. «Псих», — решил Слава, поднимаясь по лестнице.

Единственным человеком в туалете оказался Левка Шуйский, трепло, зануда и халявщик, но ничего другого не оставалось:

— Левка, на мне крови нет?

Ныкающий по карманам выпрошенные чужие шпаргалки Левка чуть не поперхнулся:

— Ты что, по дороге лишился девственности?

— Человека убил!

Левка сильно вдруг побледнел и внимательно осмотрел костюм:

— А ты руки вымыл?

— Вымыл.

— А жопу подтер?

Тут все происшедшее с ним за утро нахлынуло с новой силой: окровавленная одежда, нож, мордобой… «Проветрил голову перед экзаменом, называется!» — с ужасом он понял, что все совершенно вылетело из головы — забылось, куда-то делось, ничегошеньки в башке не осталось, все выбили проклятые бандюги…

— Левка, гони шпоры!!!

— А у меня нет…

— Убью!!!

Сокурсник пулей вылетел из сортира так, что Слава не успел перехватить.

«Ленин кыш, Ленин тыш, Ленин тохтамыш» — неслось в голове нестройными волнами. Последний экзамен, последний экзамен, семь скромненьких футов российской земли. Зарыли, песенку спели, сдали — как посуду. С понедельника — размеренная работа в конторе. В семь часов подьем, холодный душ, легкий завтрак. Слава Зарайский напряг по очереди мышцы сначала на правой, затем на левой руке: «В качалку буду ходить вместе с братом, правда, он потом свалит в Саяны на месяц, турист-альпинист хренов — не терпится ему пойти по стопам родителей». Родители погибли в Саянах пять лет назад, уже пять лет, а как один день, тот, который он так плохо запомнил…

Впрочем, слабо представляя себе время полного одиночества, Слава больше пугался предстоящей полной самостоятельности: брат, Савватий, собирался, наконец, жениться. Тупо осмотрев непривычно пустой коридор, Слава постоял перед кнопкой лифта, не решаясь нажать ее. Странно: он думал, что испытает хоть какие-то чувства, прежде чем покинет на два месяца эти такие безопасные и почти родные стены юридического факультета — Альма матерь.

Чуть задержавшись под выставленным на жаркое солнце языком козырька, собрался шагнуть в палящую пропасть ступеньки, но что-то с силой дернуло сзади. Неловко оступившись, Слава оглянулся.

— Извините, молодой человек, у вас жетона не найдется?

Когда на улице или в вагоне метро грязные, плохо говорящие по-русски, одетые нарочито неряшливо и бедно дети собирали деньги, теребя граждан за рукава рубашек и края брюк — по его телу пробегала брезгливая и сытая судорога ненависти. Это были ЧУЖИЕ, чуждые всему его миру, которых он хотел уничтожить, легко и спокойно, можно своими руками, из автомата. Слава не любил «черных» любых разновидностей. Каждому было отведено свое географическое место на земном шаре, это место — его, НАШЕ. Он ничего не мог, да и не хотел с собой поделать. Университет тоже был его, их — «Лумумба». Его голубые глаза спокойно глядели на коричневую, сшитую из кусочков, кожаную куртку, совершенно немыслимую в такую жару, на вязаную крупной сеткой хламиду, сквозь которую блестела слишком смуглая, почти негритянская кожа — под цвет куртки. Непроизвольно уставившись в круглую воронку пупка, Слава пошарил в кармане, жетона там не могло быть, он никогда никому не звонил с улицы.

— Дай денег! — хриплый голос пробудил ту жаркую судорогу, которая овладевала им в метро и от телевизионного кривлянья «коричневых мартышек».

— Не дам. Отвали!

— Слава, как ты с девушкой разговариваешь? Не обижай детей! Ей жить негде, — пьяный в стельку Левка Шуйский стоял, по необходимости широко расставив ноги, и помахивал полупустой бутылкой пива. — Вот, Людмила, это очень хороший и надежный человек. Он самый добрый и глупый и замечательный человек на всем нашем первом, уже втором курсе, — Левка подтолкнул девочку вперед, а сам сел на скамейку. — Ох, развезло на жаре! — протянул Славе бутылку. — Будешь?

Слава отрицательно покачал головой. Нелепое существо, покрытое кучей косичек в разноцветных платмассовых колечках — копна сена, да и только — жадно выхватило бутылку и весело развалилось рядом с Левкой, закинув ногу на ногу.

— Это Мила, ей тринадцать лет, — не унимался сокурсник, — она сбежала из дома, всем говорит, что пятнадцать, но ты не верь! — Левка почему-то сразу стал трезв. — Ты ее в общагу только не пускай, — он торопливо вскочил со скамейки и нырнул вглубь здания.

Слава хмуро осмотрел неожиданный «подарок»: тощая и смуглая, похожа на помойную кошку с кучей косичек. В косички была убрана только половина волос, а другая половина создавала вокруг угловатой головы жиденький ореол. Но улыбка — нежная и даже где-то материнская, хоть и не очень уверенная.

— Ты что — от родителей сбежала?

— А я сиротинушка. Стоит дракончик, плачет, подходят к нему люди добрые, спрашивают: «Где твоя мама?» «А я ее съел», отвечает. «А папа?» — «И его съел!» «А братья и сестры у тебя есть?» «Я их тоже съел!!!» «Так что ж ты плачешь?!» «Так я ж теперь сироти-и-инушка!!!!» Из глубины похожих на пластмассовые шары голубоватых белков вывернулись две огромные капли и повисли на ресницах. Глаза моргнули — капли, не коснувшись щек, упали на асфальт перед славиными ногами и стали потихоньку испаряться.