Дэвид Вебер - Сошествие ночи

Не то, чтобы хоть кто-то из них хоть когда-либо собирался жаловаться на график своего подопечного. Это было бы... неблагоразумно. Ещё точнее, это был бы простой способ вылететь из подразделения охраны гражданина секретаря, а за место в нём, при всех сопутствующих беспокойствах и неудобствах, шла жёсткая борьба. Посторонние, наверное, были бы этим изумлены, но всё же дело обстояло именно так. В основном не потому, что персонал Госбезопасности любил своего командующего, поскольку тот, честно говоря, не был особенно привлекательным человеком. Однако они искренне уважали его и, как бы не относилась к нему остальная часть вселенной, он обычно был неизменно вежлив с теми людьми, которые работали на него. Кроме того, единственным назначением в Госбезопасности, предоставлявшим большую ответственность или престиж — или шанс на продвижение по службе — было назначение в личную охрану самого гражданина Председателя.

Тем не менее, охрана самого ненавидимого во всей Народной Республике человека едва ли была синекурой. Только сумасшедший мог полагать, что имеет хотя бы самый незначительный шанс преодолеть заслон охраны Сен-Жюста, однако в историческом разрезе сумасшедшие имели прискорбно длинный перечень успешных покушений. Или, по крайней мере, убитых при покушениях неудачливых телохранителей. Так что все они имели привычку держаться начеку.

Это также помогало Цакакису с некоторой долей философского одобрения смиряться с неудобным графиком работы своего босса. Да, он делал жизнь Цакакиса нелегкой. Но он также ещё более затруднял для любого потенциального убийцы всякое разумное предсказание передвижений гражданина секретаря. И если привычка босса ломать без предупреждения тщательно разработанные графики гражданина лейтенанта и держала всю службу в напряжении, она также и препятствовала ей погрузиться в удобную самонадеянную рутину.

Цакакис жестко напомнил себе, что хотя отсутствие рутины было хорошей штукой, однако в настоящее время далось это ему невероятно тяжело. Он представления не имел, что могло заставить гражданина секретаря подняться на четыре часа раньше, однако было бы неплохо, если бы тот намекнул на то, что может так поступить, прежде чем отправился спать. Если бы он так поступил, то Цакакис и регулярный командир дневной смены могли бы должным образом согласовать свои графики. А в данном случае гражданин лейтенант был вынужден звонить гражданину капитану Рассел — вновь — для того, чтобы уведомить её о том, что гражданин секретарь Сен-Жюст в действительности не будет находиться дома, где она рассчитывала его застать, когда ей и её людям надо будет заступать на смену. Гражданин капитан, так же как и сам Цакакис, привыкла к этим внезапным и непредсказуемым переменам, однако это не сделало её намного счастливее от пробуждения в два часа утра, чтобы начать будить остальных членов своей команды. Это также ничуть не сделало её менее сварливой, и даже зная, что это не вина Цакакиса, она не преминула проехаться по нему только затем, чтобы сорвать своё раздражение.

Цакакис ухмыльнулся при воспоминании о вдохновенной брани Рассел и пространных комментариях относительно своей предполагаемой родословной. Гражданин капитан до свержения правительства Гарриса была сержантом морской пехоты и грубость её выражений славилась по всей Госбезопасности. Цакакис имел удовольствие знакомиться с ей стилем и словарём чаще чем большинство остальных и в некоторых случаях в этом было мало приятного, однако он всегда считал, что находится рядом с истинным мастером и сожалел, что его коммуникатор не был включен на запись, чтобы сохранить для потомства утренний шедевр. Он не был уверен, однако похоже было, что Рассел ни единого раза не повторилась.

Они дошли до личного кабинета гражданина секретаря и Цакакис, как только Сен-Жюст исчез в святая святых, спрятал улыбку и принял подобающее при исполнении служебных обязанностей выражение лица. Гражданин лейтенант потратил несколько секунд, чтобы проверить расположение остальных семерых охранников его команды в общем коридоре и приемной, предназначенной для секретаря Сен-Жюста, затем осторожно открыл непримечательную дверь и вошел. Пересёк тесную комнатку, уселся перед панелью наблюдения и включил её.

Сен-Жюст в большей степени чем прочие политические деятели шёл навстречу пожеланием своих телохранителей. Жизнь, проведенная в качестве профессионала в области безопасности, помогала ему оценить проблемы собственной охраны. И то, что всего лишь несколько триллионов человек желали бы его прикончить, давало некоторые дополнительные аргументы в пользу его уступчивости. Однако имелись один или два вопроса, в которых он не уступал, и одним из них был неизменный отказ от размещения вооруженного телохранителя непосредственно в его кабинете. Цакакис был бы счастливее, если бы ему позволили находиться там, где он мог держать гражданина секретаря под личным присмотром, однако он знал, как ему повезло, что не приходится выносить эксцентричные причуды и слишком частые истерики людей вроде гражданки секретаря Фарли. И, по крайней мере, Сен-Жюст не возражал против электронного наблюдения.

Цакакис снял мундир и повесил его на спинку другого стула, налил чашку кофе из стоящего в углу кофейника и удобно устроился проводить ещё одну благословенно унылую и скучную вахту.

Майор Алина Грику выругалась с тихой злобой. Черт его подери! Они знали, что он имел склонность к непредсказуемым поступкам, но какого дьявола он должен был выбрать именно эту ночь для того, чтобы страдать от бессонницы работоголика?

Она сдержалась, хотя это и было тяжело. Её ударная группа сидела буквально на головах друг у друга в переполненном грузовом отсеке гражданского аэрофургона без опознавательных знаков, а она сама с почти физической болью жаждала нормальной системы связи штурмового шаттла. И могла ощущать такое же напряжение своих людей. Каждый из них знал утвержденный план не хуже неё самой, что означало, что все они также знали, что тщательно срежиссированный график полетел ко всем чертям.

Грику не знала, почему сигнал о начале операции послали сейчас, со столь малым упреждением — для четких и аккуратных брифингов не было времени — но подозревала, что если она узнает причины, то они ей не понравятся. В голову лезло всякое, вроде утечки информации, а мысль о том, что телохранители их целей могут их поджидать, не была приятной.

А теперь это.

Она закрыла глаза и заставила себя обдумать ситуацию. При большом желании она могла бы использовать встроенный коммуникатор своей боевой брони для связи с генералом Конфлансом, однако это должно было быть последним средством. Она не слишком беспокоилась о безопасности защищенной связи, но Госбезопасность вела круглосуточное прослушивание и любые передачи на отведенной военным частоте, исходящие из гражданских аэрофургонов без опознавательных знаков, кружащих вокруг башни, в которой проживал командующий Госбезопасностью, вероятно пробудят всевозможные подозрения.