Колин Уилсон - Башня

Когда Найл повернул голову, взгляд неожиданно упал на бюст мужчины с окладистой бородой и твердыми чертами лица, выдающими недюжинную силу характера.

Надпись внизу гласила «Платон».

Прошло несколько секунд, прежде чем до юноши дошло, что он может читать символы, высеченные на постаменте.

От охватившего волнения он даже сел.

Больше в галерее никого не было, из окон струился солнечный свет.

Выкарабкавшись с кушетки, Найл остановился перед бюстом.

Под надписью находился забранный в стекло небольшой текст.

Найл, заходясь сердцем от восторга, прочел громким голосом вслух:

«Платон – настоящее имя Аристокл, родился в четыреста двадцать седьмом году до новой эры в Афинах. Прозвище „платой“, что означает „широкий“, получил за свои широкие плечи. Разочаровавшись в своих политических амбициях, Платон основал Академию, ставшую, судя по всему, первым университетом.»

Изумляло то, что был понятен смысл слов.

Найл знал, что Афины – это город в Древней Греции, а «политические амбиции» означает попытку стать государственным деятелем, что университет – это школа передовой мысли.

Глядя из окна, он сознавал, что перед ним небольшой город в Италии, достигший расцвета в Средние века. Река, на которой он стоит, именуется Арно, высокое белое здание с красным куполом – это собор, а квадратное угрюмое здание рядом – старый дворец семейства Медичи, перед которым сожгли на костре Савонаролу…

Он сидел на стуле возле окна и не мигая смотрел на реку.

Трудно определить, каков объем его знаний, всякий раз перед тем, как дать ответ на тот или иной вопрос, приходилось усиленно рыться в памяти.

Он напоминал человека, унаследовавшего богатейшую библиотеку, но весьма приблизительно представляющего, что на какой полке стоит.

Из белого столпа показался старец.

– Доброе утро. Как спалось, нормально?

– Пожалуй, да.

– Наверное, не прочь бы и поесть?

– Д-да… – Найл так был увлечен, что совершенно упустил это из виду.

– Тогда тебе не мешало бы подкрепиться, прежде чем двинемся дальше. Ступай за мной.

Он провел Найла в небольшое помещение, где стояло несколько столов и стульев.

Из окна открывался вид на реку, изгибом уходящую вдаль, и серую городскую стену. Неподалеку от окна стоял серебристый металлический ящик продолговатой формы.

– Это пищевой процессор. Натуральной пищи у нас здесь, боюсь, нет. Но люди перед отлетом с Земли добились больших успехов в синтезе продуктов питания. Выбирай, что хочешь, и нажимай на кнопку, еда появится внизу на раздаточном лотке.

Чуть сбоку от машины на стене висела таблица с перечнем блюд и напитков: говяжье филе, яичница с ветчиной, яблочный пирог со взбитыми сливками, торт-пекан, кексы, мороженое…

Каждое блюдо снабжено было картинкой и серебристой кнопкой.

– Я бы на твоем месте выбирал блюда, которые можно есть руками, – посоветовал Найлу старец. – Телячьи отбивные здесь очень хорошие. И жареная утка, скорее всего, тоже. Томатный суп, думаю, просто великолепен на вкус…

Найл, выбрав, нажал на нужные кнопки. В металлическом ящике коротко поурчало. Через пару минут внизу со щелчком открылась дверца, и наружу на металлическом подносе выскользнули три тарелки и стакан.

Найл поднес их к столику возле окна.

Одна из рам была приоткрыта, и в помещение задувал приятный ветерок.

Снаружи доносилась разноголосица звуков: выкрики гребцов с реки, плеск весел в воде, глухой стук лошадиных копыт и скрип повозок Найл изумился, когда вдруг старец выдвинул стул и уселся напротив.

– Как тебе это удается, ты же бесплотный?

– Микросреда здесь полностью контролируется. Стигмастер может делать почти все.

Он взмахнул рукой, и стулья в комнате принялись с шумом выдвигаться и задвигаться под столы, а сами столы снялись с пола и, прежде чем опуститься на место, галантно прокружили по воздуху.

Привыкший уже к чудесам, Найл только улыбался.

Еда была восхитительной.

Вкус этой пищи был Найлу совершенно незнаком.

Томатный суп густой, душистый, в меру сдобрен специями, косточка телячьей отбивной обернута бумагой – корочка снаружи золотистая, поджаристая, а внутри мясо нежное, розовое.

Кекс с вишневой пропиткой оказался таким объедением, что у Найла возник соблазн взять себе добавку.

Мороженое с фисташками и грецким орехом просто изумляло – такая пища ему и во сне не снилась.

Но и при всей вкусноте управиться со столь обильной трапезой оказалось очень и очень непросто.

Чувствуя, что сейчас лопнет, наевшийся до отвала Найл откинулся на стуле, вытирая липкие от еды пальцы о влажный кусок ткани, которую вынул из запечатанного пакета.

– Те, кто так питались каждый день, наверное, жили как боги.

– Любопытный вывод. Может, прелесть такой жизни и состояла в приближении к божественному. А в целом создатели пищепроцессора были озабочены сугубо будничными проблемами. Божественного в них было не больше, чем в управителе Каззаке или твоем отце.

Сам Найл просто млел от восторга, что полностью понимает смысл слов старца, два-три часа назад такая речь была бы выше его разумения.

– Как же ты, интересно, научил меня читать?

– Сравнительно простая методика, называется обучением во сне. Знание напрямую вводилось прямиком в клетки памяти твоего мозга.

– Почему ты заодно не вел знания о создателях пищепроцессора?

– Сделай я это, ты бы потерял вкус к самостоятельному постижению. А удовольствие такого рода – наисущественнейшая часть всякого обучения.

Теперь, попривыкнув уже к старцу, Найл стал замечать, что его реакциям чуть недостает спонтанности.

Не знай Найл изначально, что Стигмастер – творение человеческих рук, он бы, скорее всего, ничего и не заподозрил; лишь подумал бы, может, что возраст делает старика слегка нерасторопным.

А теперь он видел, что набор человеческих реакций Стиига и впрямь ограничен.

Старец улыбался в нужные моменты и вовремя кивал при разговоре, облизывая языком губы, почесывал указательным пальцем нос, но при всем при этом имел рассеянный вид, а на обдумывание ответа у него уходила секунда-другая.

Не было между собеседниками той потаенной приязни, что возникает у обычных людей во время разговора.

А попытка настроиться на мыслительную волну собеседника вообще ничего не давала. Там ничего не было; лишь туманная зыбкость, будто он общался с тенью.

– Увы, я действительно далек от совершенства, – вздохнул старец. – Ко времени эвакуации возраст компьютеров у людей насчитывал лишь два с половиной столетия. К настоящему времени они, несомненно, усовершенствовали у себя компьютерные голограммы так, что те вообще перестали отличаться от людей. – А как тебе удается читать мои мысли?