Петр Воронин - Прыжок в послезавтра

— Ну, теперь убедился? — заговорила Эля, едва смолк голос мужчины. — Обрати внимание: рабочий — а теперь бы надо оказать: человек! — становится рядом с процессом производства. Понимаешь? Это как будто о нашем времени, когда люди вовсе ушли из производства, полностью передав свои прежние обязанности роботам, то есть новому типу машин, но уже наделенных и способностью думать, самостоятельно применять на практике накопленные человечеством знания. А сам человек занялся прежде всего поиском еще неизвестных закономерностей природы… Не правда ли, Маркс был всего в полушаге от вывода, что истинное призвание людей — научная деятельность? Сам он, к сожалению, не мог сделать этот полушаг без опасения впасть в фантастику: уровень науки и техники в его время был еще слишком низок. Но когда произошли те две революции, о которых я говорила…

— Социалистическая и кибернетическая? Так? — переспросил Селянин.

— Да. И в масштабах всей Земли, — подтвердила Эля. — Только после этого был сделан полушаг вперед от Маркса. Сначала — в теории, в историческом материализме. Потом — на практике, к тому, что есть теперь…

— Уж очень все для меня неожиданно! — признался Валентин. — Вот хочу верить, а не верится. И думаю: ведь далеко не все рождаются орлами. Больше воробьев, так оказать.

— Да, несомненно, — подтвердила Эля. — И все-таки сейчас из каждых десяти человек девять занимаются научной работой.

— А остальные кто? Служители муз, искусства?

— О, мы все немножко служители муз! — улыбаясь, возразила Эля. — Кто играет, кто поет, а Илья Петрович, ты знаешь, владеет кистью…

— У него здорово получается… Портрет дочери, который он написал, у меня до сих пор перед глазами, — согласился Валентин.

— Но все-таки для него, как и для нас, искусство не стало профессией, — продолжала Эля. — А есть люди, которые не мыслят своей жизни вне искусства. И замечательно, что это так. Искусство не менее важно, чем наука. Особенно теперь.

— Я понимаю, спрашивать проще, чем отвечать. Но почему «теперь»?

Эля задумалась.

— Пожалуй, ты прав… Человек всегда, а не только теперь черпал душевные силы в искусстве. Конечно, в подлинном искусстве. Я вот вспомнила, как ты пел нам песню. В ней есть слова: «И вся-то наша жизнь — борьба, борьба…» Тебе песня помогала быть сильнее. Нам песни, полотна художников, книги тоже помогают. Человек становится мужественнее, одухотворенней, воспринимая искусство. Разве не так? Искусство!.. С чем бы его сравнить? Ну вот хотя бы с кислородом или водой, — без них нет жизни на Земле. Искусство — как они. Без искусства человек тоже не сможет, наверное… А сейчас, по-моему, появилось еще одно очень важное подтверждение этому. Какое? Пожалуйста, объясню. Все мы узкие специалисты. Исследования уводят нас все глубже. Мы как в колодце. А искусство позволяет видеть мир, общество, человека в целом. Понимаешь, как это важно, какая это прелесть не утрачивать, а развивать в себе умение видеть мир целиком, со всеми его красками, звуками, чувствами, контрастами! Искусство и наука — они же как две руки…

— Правая, более сильная, — наука?.. Но ведь и наука требует таланта…

— В твоем веке были, как вижу, не очень высокого мнения о способностях человека, Валентин. А в каждом из нас скрыт Леонардо да Винчи или Бородин, которые были учеными и художниками одновременно, Курчатов или Даниэль Иркут. Степень одаренности может быть разной. Но в этом ли дело? Важно определить, кто именно таится в человеке. Сейчас определяют обязательно…

Сидели возле круглого столика, черная поверхность которого зеркально отражала лица всех четверых: обескураженное у Валентина, заинтересованные и доброжелательные у остальных.

— И ошибок не бывает?.. Ну, в выяснении задатков?

— Отчего же? Случаются и ошибки, — Эля вдруг невесело улыбнулась. — Со мной, по-моему, как раз и произошло так.

Девушка умолкла, словно испугавшись собственного признания, потом оглядела всех по очереди. Халила дольше и пристальнее, чем других.

— Извините, что я о себе. Но мне надо посоветоваться. Я еще не все до конца взвесила… Не судите строго, если я в чем-то опрометчиво или незрело. Я хочу менять профессию.

Все молчали.

— Я хочу заняться историей,

— Вот… Не я ли предупреждал!.. — воскликнул Халил. Нет, вы посмотрите на нее… Сначала — сверхчистые металлы, теперь — история, всякие там древние папирусы, следы на камне, наконечники стрел… А дальше что? При следующей неудаче?.. Зачем тебе история, скажи? Почему отступничество? И как все будет, если ты здесь, на Земле, а я там — в дальнем космосе, в экспедиции? Ведь я планетолетчик.

— Почему ты решаешь за нас обоих? Не надо, Халил,

— Но как же так? — по-прежнему горячился он.

Эля мягко прервала:

— Не надо. Пожалуйста!.. Сейчас речь о профессии, пока лишь об этом.

— Хорошо, пусть о профессии, пусть, — не отступался Халил. — Чем работа в лаборатории Бэркли не по душе? Нет, ты скажи, разве не интересно — сверхчистые металлы? В любой, самой дальней космической экспедиции исследованиями этих металлов заниматься можно. Почему история, не понимаю?

Валентин напряженно всматривался в выражение лиц, вслушивался в интонации. Халил явно встревожен. Значит, планы и надежды его в чем-то не совпадают с решением Эли?.. Ноэми отмалчивается. Только ли удивлена?. Она любит Халила, и для нее поступок Эли, пожалуй, не только перемена профессии. Неужели тогда, во время полета к дельфиньим островам, Халил открылся в чувстве, которое Эля не может разделить?

— Все-таки объясни, почему история? — огорченно спрашивал Халил. — Почему трах-тарарах? Неожиданно почему? Что такое случилось?

— Неожиданности нет, Халил. А отступничество… Если уж всю правду, то я изменила прежде всего истории. Ноэми подтвердит… А в лаборатории все поймут меня… И первый Бэркли поймет. Он большой умница и очень душевный человек, наш Бэркли!.. А почему теперь… Я уже сказала: произошла ошибка, когда определяли склонность. А может быть, и не было ошибки, а всему виной обстоятельства. Наверное, повлиял он, Валентин, верней то, что заглянула в его память. Наверное, что-то пришло от разговоров… ну, об этом шаровидном теле, в котором могли ведь быть и мыслящие существа. В общем, не знаю. И главное ли теперь выяснять причины?

Они и вправду были очень разные — Халил и Эля. Он — порыв, огонь, взрыв. А она — словно олицетворение сдержанности и терпения.

— Ты и всякие там папирусы?! Не верю!

— Отчего же не я? — Было такое впечатление, будто Эля успокаивает разобиженного мальчишку. — Если потребуется, займусь и папирусами.