Генри Олди - Клинки Ойкумены

– Не оставь, Господи, углем в золе…

У него было целых полчаса. Проклятье! Тридцать минут, как тридцать ножей. Высидеть их – мука мученическая. Уйти раньше? Вернет ли касса деньги за неиспользованное время? Вряд ли… Здесь Хиззац, здесь пляшут. Сиди, дружок, чеши яйца. Мерзкие слова, которые в истинном соборе Святого Выбора прозвучали бы святотатством, в голографическом раю Унихрама теряли грязь, бледнели, превращались в обыденную, даже не слишком едкую брань.

Заработаю денег, думал Диего. Накоплю на гипер.

Живоглот:

Я бил его, как град бьет урожай!Мне это по душе и по плечу –Таких бабьё хоть сотню нарожай,А я их всех один поколочу!Я бил его, как дождь молотит двор,Как полночь бьют часы…

Мордокрут:

Ты плут и вор!Ты, значит, бил? А я стоял в сторонке?!Да ваш поэт, сеньор, слабей ребенка,Но как хвастлив! И горд, как сто чертей!Он мне сказал: «А ну попробуй, тронь-ка!»И я уж тронул! Тронул без затей!Уродовал, как Бог гиппопотама,Трепал, как пес добычу у реки,Лупил и драл, поверьте, непрестанно,Драл и лупил, и…

Ухорез:

Оба дураки!Сеньор наш – Божий ангел во плоти,Он в курсе, кто поэта колотил!Я первый в драке, это всем известно,А уж поэтов страсть как не люблю,Едва увижу, так кричу: «Убью!»И палкой ставлю гадину на место.Знакомо вам усердие моё,Знаком и норов мой…

Маркиз:

Молчать, хамьё!Вас выслушать – башка слетает с плеч,Да проще самому под палки лечь!Вот гонорар…

Живоглот:

Прибавка будет?

Маркиз:

Нет!

Явление третье.

Те же и капитан Рамирес.

Капитан Рамирес:

Так, говорите, вами бит поэт?

Ухорез:

Не просто бит, а как яйцо облуплен,И всяк кровоподтек сеньором куплен!

Капитан Рамирес:

Отлично! Что ж, избранники удачи,Явился я дать с гонорара сдачи,И если у поэта мало сил,Так я себя в защиту пригласил!

Глава шестая

Мокрая трава

Парк, разбитый вокруг корпусов университета Бунг Лайнари, призывал к пешим прогулкам, уединению, пикникам, поцелуям в зарослях – к чему угодно, кроме учебы. Бредя вдоль платановой аллеи, Диего размышлял о том, что доведись ему быть студентом здешней обители науки – и он бы нашел парку тысячу чудесных применений. Под пальмами, воздевшими к облакам пучки жестких листьев, хорошо вздремнуть в жаркий полдень. В бамбуковой роще отлично позавтракать хлебом, сыром и вином под лепет ручья. Тень от кипарисов намекает, что после завтрака вредно много ходить пешком, и немного – вредно…

Улыбка не сходила с лица маэстро. Кривая, не слишком веселая, но все-таки улыбка. Сегодня к ним в бунгало приперся ручной геккон. А Карни приготовила острый суп. Нет, по порядку: аренда бунгало стоит дешевле съемной квартиры, до сезона дождей, как уверяют местные, далеко, и крыша протекает чуть-чуть, можно подставить таз, а геккон явился от соседей, семьи Тай Гхе – ныряльщиков за жемчугом, шустрых и смуглых человечков, сдавших жилище Пералю. Веранду бунгало хозяева и не подумали застеклить, геккон ночью влез на перила, пробежался по столбу и забрался в открытую форточку кухни, бесшумный как диверсант. С рассветом Карни застала ящерицу на месте преступления – геккон заканчивал жрать выводок новорожденных мышат, притащив их невесть откуда на разделочный стол. Визгу было! Диего влетел на кухню с кинжалом наголо, в полной уверенности, что дом захватили наемники маркиза – и вот-вот начнется резня. На веранде уже голосила мамаша Тай Гхе, та еще кликуша, чудом догадавшись, кто виновник переполоха. Вокруг мамаши приплясывала банда детей, умоляя пощадить Убийцу – с заметным опозданием Диего сообразил, что это кличка геккона – и заверяя, что Убийца больше не будет. Вдалеке, на плоской крыше своего бунгало, стоял глава шумного семейства и что-то показывал Диего руками; судя по жестам, что-то ужасное. Позже, за кувшином пальмового вина, выяснится, что патриарх умолял маэстро оторвать сучьему геккону башку, суля за этот подвиг все блага земные. Патриарх мечтал настоять на Убийце бутыль самогона, но боялся жены, вернее, жениной мести за любимца. Короче, скандал завершился уверениями в вечной дружбе, и мамаша Тай Гхе сломя голову ринулась открывать Карни секреты кулинарии: в курином бульоне проварить корень галангала и лимонную траву, влить рыбный соус с перечной пастой, добавить креветки, древесные грибы и листья кориандра…

Суп вышел на славу – жидкий пожар.

А ведь дома, в Эскалоне, размышлял Диего, ей и в страшном сне не приснилась бы кухня. Электроплита на четыре конфорки – для меня, привыкшего к котелку над костром, это чудо цивилизации. Для нее же – кромешный ужас, древняя руина. Дочь маркиза де Кастельбро варит куриный бульон из жилистого, умершего от старости петуха. Дочь гранда Эскалоны идет на рынок за лимонной травой и кориандром. Я злюсь. Карни смеется. Говорит, что все замечательно. По утрам у нее красные глаза. Это от недосыпа. Или от слез? Она смеется, я притворяюсь, что смеюсь в ответ, и все больше презираю себя. Душу просрал, совесть просрал, любимую женщину выгнал из дворца в трущобы. Сижу на ее шее, драгоценности проедаю. Эй, маэстро, сукин ты сын! С завтрашнего дня – ночные дежурства на верфях. Через две ночи на третью. Это называется «на полставки». Подставляй карман, золото градом посыплется. Теперь я понимаю, почему Карни решила лететь на Хиззац. В здешнем бардаке растворяешься, как жемчужина в уксусе, теряешься щепкой в траве – хоть с визами, хоть без, и чеши яйца. Вот ведь прицепилось, зараза! Тут, по-моему, все их чешут днем и ночью. Улыбайся, солдатик. Тебе надо улыбаться почаще, чтобы не ездить Карни по мозгам своей кислой рожей…

Такая улыбка: кривая, но улыбка.

– Вы в приемную комиссию?

– Что? Нет, я…

– Принимают в главном корпусе?

– Не знаю. Я здесь…

– Извините, я спешу!

Диего проводил взглядом умчавшуюся абитуриентку. Шортики в ползадницы, топик, едва прикрывающий соски; люминисцентные пятки – сочный писк моды. Самое то для побиения камнями. «Блудница!» – и добрые эскалонцы взялись бы за булыжники. Господи, сам видишь: на чертов Хиззац никаких камней не хватит, а ведь впереди еще вся Ойкумена… На днях маэстро выдержал целую баталию с Карни и проиграл вчистую: Энкарна Олдонза Мария де Кастельбро, ссылаясь на жару и провинциальность своего ястреба, одевалась так, что абитуриентка рядом с ней могла служить образцом пристойности.