Елена Хаецкая - Несчастный скиталец

С горя Эмилия увлекла Миловзора танцовать. Что ж, танцы да еще и шоколат – вот лутшие лекарства для дев. Мне же мечталось в покое поразмыслить. Воротившись в комнату свою, забрал я Милушку и пошед с нею на ночной променад.

Заметка Эмилии – беглая, на полях журнала

Преизрядная шутка, каковая мне весьма показалась прелестною: когда несколько прекрасных собою и юных особ (лутше заменить их впоследствии на одетых в мифологическое платье детей!!!), как-бы в виде амазонок, т. е. с обнаженною левою грудью, выскочив из кустов, зачали палить в прогуливающихся кавалеров из луков стрелами. Стрелы сии – вот САМОЕ ПРИМЕЧАТЕЛЬНОЕ! – сделаны с нарочитыми мягкими присосками в форме губ заместо наконечников заостренных, причем прилипали сии наконечники к одежде с поцелуйным звуком и тако-же отлипали, когда кавалеры их отдергивали. И так бывали сии кавалеры многократно поражены, равно и Миловзор – впрочем, только из вежливости, дабы не прослыть занудою.

Придумка сия, показавшись мне смешною, равно и Миловзору, непременно следует завести таковое же у себя в имении, дабы порадовать деда нашего, изрядного кавалера и шутника, однако же без неприличия обнаженной груди, каковая в глуши нашей целомудренной гораздо невозможна.

Гастон, впрочем, и здесь явил себя во всей красе своей, а именно: отдернув с громким звуком как бы поцелуя сию стрелу с наконечником-губами, воскликнул он, досадуя и едва не рыдая:

– Галун отошел!

Ибо пущенная амазонкою стрелка чуть оттянула галун от обшлага его рукава – ну не кисляй ли брат мой, не скушный ли он человек! Право, печально!

Продолжение того же письма Гастона

А на лужайке в то время представляли комедь, презабавную и писаную в изрядных стихах. Якобы у человека сварливаго и жаднаго была супруга, каковая находила себе утешение в сердечном друге – приятном и веселом. Оный, в свою очередь, обладал супругою ревнивой, скупою и язвительною. Некое время любовники обманывали своих душевных мучителей, однако-ж вскоре с обеих сторон были уличены. Последовала сцена, едва не обернувшая комедь в трагедь. Но что же? Устроилось все наилутшим образом: обманутыя супруги почувствовали обоюдное друг ко другу влечение по сугубому сходству характеров. Было и затруднение по невозможности развода, однако уже сам-четвертыя нашли выход. Жена скупаго взяла имя супруги своего возлюбленнаго, и напротив, последняя записалась собственною соперницей.

Вот приличная по сему поводу песенка, распеваемая сим квартетом в финале:

Сова – будь филину подруга,Но трясогузку избегай;Орлица, будь орлу супруга,Напрасно зайца не терзай.К оленю лань всегда стремица,Ворона с вороном резвица,К цветку лелеет страсть цветок,К пастушке – милый пастушок.Супружество тогда прилично,Коль сходны нравы и обличье.

Я, однако-же, не слишком увлекся представлением, а выпучив глаза, разглядывал в толпе двух совершенно одинаких маркиз де Мюзет. Оные сидели друг противу друга и своей раздвоенности не замечали, ибо обе взирали на сцену. Сходство было таковым, словно-бы маркиза пребывала пред зеркалом. Наряды, впрочем, разнились.

В изрядном волнении покинул я лужайку, впечатленный противуестественным зрелищем. Следовало что-либо предпринять. Но едва я собрался с мыслями, как подошед ко мне кавалер – тот, что с лже-маркизою прогуливался. Поклонившись с неприятной учтивостью, каковая бывает в адрес врага у благородных людей, сей кавалер рек:

– Вы – Сластонег, об чем я навел справки у де Клаклю. Я же зовусь здесь Прямолюбом. Однако-же в знакомстве с вами ничего приятного для себя не зрю.

Изумленный, я возразил, что такового знакомства вовсе не искал, присовокупив, кстати, что и для меня сие удовольствие не из великих.

Прямолюб зарделся – было понятно, что оный гневается.

– Все же есть у меня до вас дело, – продолжал он. – Не угодно-ль вам в седьмом часу утра прогуляться завтра со мною в оранжерею?

– Уж я и забыл, когда поднимался в такую рань, – рек я спокойно.

На то кавалер заметил:

– Не беспокойтесь, я устрою так, что в оранжерее вы ляжете и уж нипочем не подыметесь, не взирая на время.

– Уж не поединка-ль вы ищете? – вопросил я.

– По несчастию, вы из благороднаго общества, – отвещал мне Прямолюб. – Иначе я прибил бы вас, словно крысу.

– Но ради каких причин?

– Дабы вы впредь не докучали прекрасной маркизе своим присутствием.

Сказав так, Прямолюб удалился. Я же поспешил к себе в комнату. Что-ж, подобнаго и следовало ожидать. Милушка же моя явила себя прехраброй собачкою – все время картели, сиречь вызова рычала она на моего противника и даже норовила тяпнуть последнего за кюлоты. Мне грустно стало, ибо дальнейшая судьба моя разъяснилась. Непременно меня убьют в поединке. Так что видишь ты последнее мое письмо, друг Мишель!

В покоях своих застал я некстати Эмилию, Миловзора и даже аль-Масуила, каковой за невозможностию сидеть возлежал животом на софе, откуда я немедля его изгнал.

Миловзор затеял военный совет и дотошно изложил свои резоны, как-то: вызвать гвардейскую подмогу, взять шато штурмом и захватить обеих маркиз. А уж судьи решат, кто из них есть Феанира. Весьма кстати некия гвардейския части неподалеку проходят маневры.

Эмилия же поведала, как случай свел ея с какой-то из двух тождественных маркиз в нарочито дамской комнате. Оная у зеркала подлепляла себе мушку и не показала виду, что с Эмилией знакома. А сие – подозрительно!

Колдун по обыкновению своему разсказывал вздор: пребывая в лазарете, из подручных лекарств соорудил он снадобье, весьма неароматное. Сие снадобье, будто-бы, способно лишить злодейку ея чар. Прихватив зелье в особливом фиале, аль-Масуил из лазарету вышед и будто-бы нарочно повстречал искомую даму. Немало не мешкая, плеснул он зельем оной даме в лицо. Маркиза же осталась маркизою, из чего следует вывод – повстречал колдун подлинную де Мюзет.

Повествуя, аль-Масуил в рассеянности взял со стола конфекты, каковые лежали на подносе. Съел он конфектов не менее десятка. Странное же действие оные возымели! Едва чародей закончил свою преглупую повесть, как вдруг затрясся всеми членами, повалился, будто-бы куль, на софу и с тем окостенел.

– Отрава! – вскричал Миловзор и бросился к аль-Масуилу.

– И при том странная, – заметил я, – зрите, пред нами не мертвое тело, но фарфоровая кукла!

И точно! Чародей обернулся неживым болваном, сохранив при сем свой безобразный вид и нарочито-мудрое выражение лица.

Я кликнул немедля слугу моего нерадивого, Мартоса, и справедливо поинтересовался происхождением рокового угощения. Слуга мой глупый уведомил, что лакомство было прислано для Милушки нарочито самой маркизой де Мюзет, об чем и записка прилагалась. Проведав, каковой сюрприз хранило в себе сладкое, Мартос, слуга мой трусливый, лицом сделался бел, пал на колени и возрыдал, признавшись при том, что похитил несколько конфектов, каковые не замедлил употребить. Осталось загадкою, отчего он не пострадал? Тут уж одно из двух: либо не всякая конфекта содержала яд, либо Мартос, слуга мой прожорливый, способен без вреда поглощать всякую дрянь. Таковы желудки лакеев наших. Вероятно, следует всю их подлую породу перевести на диэту из нарочито несъедобнаго и тем сократить расходы?