Ирина Дедюхова - Позови меня трижды…

Вот тут-то Валентина Петровна и стала просто Валей. С похоронной суетой, с установкой памятника она поначалу этого не заметила. Начальники цехов, товарищи ее мужа по работе, в этот период озабоченно предлагали помощь, но не ручкались, а с силой хлопали по плечу. Валентине Петровне казалось, что с уходом Васи они все вдруг вспомнили их молодые годы, совместные комсомольские и партийные посиделки, поэтому, из сочувствия к ее горю, они временно сменили подчеркнуто уважительный, даже заискивающий тон и официальное обращение, к которым она привыкла за последние годы, на товарищескую вольность. Она отнеслась к этому с благодарностью, полагая, что в сутолоке рабочих будней все со временем придет в норму. Но прошло несколько дней, и все руководство завода, выше сменного мастера так и встречали ее словами: "Здравствуй, Валя! Привет, Валя!", а еще через пару недель — просто кивками головы. Была она Валентиной Петровной уже чуть не двадцать лет, а тут вдруг стала Валей даже для молоденьких девиц из бухгалтерии. А потом Валентине Петровне напомнили, что с образованием у нее неувязка получается, и перевели из технического отдела, куда ее еще Вася устроил, в диспетчерскую. А там уже никто и не вспоминал, что была она когда-то Валентиной Петровной и работала в техническом отделе.

И если на поминки в заводскую столовую пол завода пришло и все руководство, то на девятый день только пять кадровых рабочих и зашли-то к ним на квартиру помянуть Васю. А на заводе в тот день уж и не вспомнил о Васе никто, хотя столько он там отпахал. Даже премию квартальную не начислили, а зря ведь наехали на него тогда, дал Васин цех план и обязательства дал. А все начальники премию за Васину работу получили, а то, что у нее почти все сбережения на поминки ушли, где все они нажрались до сопель, так это они и не вспомнили. И на девятый день Валентине Петровне так тяжело на сердце было, весь день она ждала, что хоть кто-то скажет теплое слово о Васе, да напрасно, все без толку. Был человек, и нет человека.

Без Гали Кондратьевой трудненько бы в тот день пришлось. Хотя студень и блины они с Катей приготовили с вечера, да только для застолья сделать еще много оставалось. Но, вернувшись с работы, Валентина Петровна и не готовила ничего, Галя, пришедшая раньше ее с первой смены с пивзавода, уже все приготовила. Она и в церковь сходила, панихиду по Васе заказала и какую-то службу. Сорокоуст заказывать было нельзя, потому что Васю закопали не отпетого. Но сама-то Валентина Петровна и этого сделать не могла, как партийная. Сколько они на парткоме разбирали да позором клеймили коммунистов, которые вдруг венчаться или детей крестить решались. А Галя ей молчком из церкви несколько иконок заглавных принесла и утешительных молитв. И Валентина Петровна, втайне от Кати, стала молиться. Ей было легче думать, что Бог есть, что Ленин со Сталиным его не отменили, и что когда-нибудь они снова встретятся с Васей, но тогда уж никаких авралов она не допустит, и у них будет много времени, чтобы хотя бы по-людски поговорить, а не шепотом на парткоме.

И хоть никого не было этих с завода, но так в тот вечер хорошо посидели! Терехов с кладбища зашел с аккордеоном, и они спели все любимые Васины песни. На тебе сошелся клином белый свет! Сошелся, Вась, да весь разошелся…

Только вот Катя весь вечер в своей комнатушке просидела, два раза только к ним ненадолго вышла. Какая-то неловкость ощущалась теперь и в обычные дни в отношениях между матерью и дочерью. Нет, как вести себя с дочерью в качестве Валентины Петровны раньше было понятно, но вот теперь, в качестве Вали… Жаль, конечно, что Катенька одна у них с Васей росла, так уж получилось. Дуся-то Терехова, покойница, и Галя Кондратьева все-таки уже по семнадцати годков имели, когда они в войну круглые сутки в мерзлой земле окопы рыли. А ей-то тогда едва двенадцать стукнуло! У нее, может, месячных после тех окопов до девятнадцати лет не было! Она, может, и эту Катьку-то едва выносила, так-то!

Если бы они остались в своей деревне с Васей, а не поперлись бы на эту стройку, то, конечно, не осталась бы она куковать свой век одна. А уж поминки бы в их деревне как у людей были бы, да, главное, среди своих. Васю-то в деревне все любили. Да без таких парнишечков-недоростков, как Вася, на которых всю войну пахали, все бы бабы в деревнях передохли. Все-таки работа больше, конечно, на мужика рассчитана. А потом вообще такое время наступило, что из деревни надо было бежать. Мать так и сказала, сунув им ночью паспорта, выкупленные у председателя за две бутыли первача: "Тикайте, детки, пока целы!" Вот и знай тогда, чего лучше было бы. Верно, говорят, что от себя не убежишь.

И никто бы не попрекал ее в деревне образованием, а Васю не заставлял бы заканчивать ускоренным образом институт. Сколько ведь не ускоряй то образование, надо же скидку делать человеку, который с семи лет как мужик по шестнадцать часов в колхозе вкалывал. Ускорили образование, называется! Еще и поиздевались над человеком напоследок, что запятые Васенька не знает, где ставить. Английский заставили сдавать! А, может, у них в деревне только немецкому учили! Они, может, ни чо с Васей и не знали, кроме "Хенде хох!" да "Гитлер капут!"

Вот и Галя Кондратьева — своя, деревенская, зла не помнила. Заходить стала чаще, а то прямо хоть вой! И все "Валентиной Петровной" честь по чести навеличивала, пока сама Валентина Петровна ей как-то не сказала: "Кончай, Галя, никакая я теперь не Валентина Петровна, а такая же Валя, как и ты — Галя"

О Валерке речь у них ни разу не заходила, обе женщины старались деликатно избегать этой темы. Катю они на два голоса гнали на танцы и уговаривали завести себе какого-нибудь парня. И Кате было особенно невыносимо слышать это от мамы Валерия.

Терехов тоже стал частенько приходить с бутылочкой. Самим-то вдовам неудобно как-то было в очередях за водкой в гастрономе давиться, еще разговоры бы пошли, город-то у них не Париж все-таки, а большая деревня, народ только злее, завистливей. Телевизор включали редко, только когда фильм про войну показывали. А так они, собственно, и тянули весь вечер три рюмочки — за Васю, Мишу Кондратьева, да за Дусю.

Нет, поначалу все-таки этого Терехова тоже как-то неловко было, так и хотелось ему промеж глаз вмазать. Сколько ведь Дусю-покойницу от него отнимали, сколько она до милиции по чужим квартирам сидела! Но возмущало до глубины души и новое кладбищенское руководство, которое потихоньку стало выживать Терехова с кладбища. Будто никто в городе не знал, как они цветы с могил на базар продавать носят и пироги заместо птичек жрут! Да и конфликт у них с Тереховым только из-за этих бронзовых орлов получился, сперли ведь у Дуси одного орла, а за второго — Терехов с металлическим прутком стал. Ну, и побили его, конечно, он едва дополз к ним с кладбища-то. Орел, правда, целенький остался, но симметрия уже была нарушена. Галя и Валя всю ночь Терехова от этих иродов одеколоном оттирали, потом сидели с ним до самого утра, водкой отпаивали, конечно, чтобы нутро прополоскать.