Владимир Губарев - Гея: Альманах научной фантастики

— Коровы нет, — пожаловался с порога Мальцев. — С ночи ушла, а я за ней бегай!

— Да уж так. Чему мы в этой жизни хозяева? — лицемерно вздохнул Сказкин.

— А ты, Верп, утречком вроде как с океана шел. Не встретил корову?

— Да уж так. Встретил, — еще лицемернее вздохнул Верп. А я не выдержал, обернулся и, чтобы не тянуть, не мучить человека, ткнул кулаком в сторону стола:

— Твоя корова?

«…На этом, — негромко сообщила «Селга», стоявшая у ног Агафона, — мы заканчиваем свой концерт. До новой встречи в эфире!»

И смолкла.

Однако не насовсем.

Где-то через минуту из таинственных недр «Селги» послышалось явственное икание. «Прямо как маяк-бипер», — определил позже Сказкин.

Агафон, не веря, волоча ногу, приблизился к столу, растопыренными, как у краба, глазами уставился на лоскут белой, выполосканной водой шкуры:

— Моя!

— Ну вот, а ты ходишь! — совсем уж лицемерно обрадовался Сказкин. — И чего ходишь? Вся тут!

— Да кто ж ее так? — выдохнул наконец Агафон.

— Да уж не знаю. Такую и встретил. Агафон ошеломленно молчал.

— Ты не переживай, — утешал приятеля Сказкин. — Тебе на транспорте морячки другую доставят. Не такую, как эта, лучше. Добрее, спокойнее, молочнее. Будет травку щипать, тебя ожидать с прогулок. Сам говорил, что с этой замучился.

— Осиротели! — взвыл Агафон. — Осиротели! Сперва отняли собак, теперь корову! Что ж мне, в одиночестве прозябать?

— Почему в одиночестве? — возразил Сказкин. — Знаешь, сколько живности в океане? Ты вот сядь на берегу, к тебе кто-нибудь обязательно выплывет!

— Мне чужого не надо, — плакался Агафон. — Мне без молока, Верп, тяжелее, чем тебе без бормотухи.

И потребовал решительно:

— Веди! Я эту историю так не оставлю.

Пока мы брели по жаре по убитым плотным пескам, Агафон, не замолкая ни на минуту, в гроб и в ночь клял тяжкую жизнь на островах, всех шалых собак и коров-придурков. Вот были у него две дворняги, безродные, как полагается, даже без кличек, как, кстати, и корова, но при них, при собаках, у него и жизнь по-другому шла. Он даже в бамбуки уходил без «Селги». Но однажды, еще до нашего прихода, дворняги куда-то смотались, и с тех пор ни духу о них, ни слуху.

— Да ну, — не верил Сказкин. — Зверь хорошего человека не бросит. Я о зверье, Агафон, все знаю — конюхом был. Просто ты запустил свой участок, Агафон, чертом на берегу попахивает.

Но попахивало не чертом, а водорослями, гнилью, йодом. Душной сыростью попахивало. Длинные перфорированные листья ламинарий скользко путались под ногами, туманно отсвечивали на песке влажные луны медуз, голотурии валялись как полопавшиеся сардельки.

— Вот… — шепотом сказал Сказкин.

Песчаная отмель, на которую мы вышли, выглядела так, будто тут специально устроили бойню. Куски раздробленных белых костей, обесцвеченные водой обрывки мяса и шкуры. Печально торчал из воды острый рог. Вокруг коровьей головы суматошно возились крабы. Некоторые, нажравшись, сидели в стороне, огорченно помахивали клешнями — вот, дескать, и в пасть-то уже ничего не лезет.

Полосу белого пляжа, такого низкого, что, поднимись вода на сантиметр, и его затопило бы целиком, тяжело, мерно подпирал океан — белесый вблизи, темный на горизонте, где воды его смыкались с обесцвеченным небом.

Ни души.

Лишь вдалеке, там, откуда мы пришли, вился дымок над домиком Агафона.

Небо, тишь, ленивый накат, равнодушие бамбуков. И океан, великий, как смирение.

— Осиротили! — вскричал Агафон, вступая в мягко всасывающуюся в песок воду.

Мы невольно замерли.

Показалось: сейчас вскинется над берегом липкое щупальце осьминога, сейчас рванется оно под небо, зависнет в воздухе и одним движением вырвет из мира грешного сироту Агафона Мальцева.

Но ничего не случилось.

Страшно ругаясь, Агафон шугнул крабов, выловил из воды тяжелую голову. Он уже понял, не Сказкин тут виноват, не под силу Сказкину такое. Видно, тут впрямь вмешалось то таинственное и грозное, что бывалые моряки всех стран так и определяют: «акт оф готт» — действие бога.

Сказкин обрадовался. Сказкин ценил отношение товарищей. Уж кто-кто, а он, Сказкин, знал: далеко не все в нашей жизни соответствует нашим возможностям и желаниям. Он, Сказкин, и в мой Пятый Курильский попал в некотором смысле благодаря все тому же действию бога. Не дал мне шеф лаборанта (все были заняты), а полевые, полагающиеся на рабочего, позволил тратить только на островах (экономия), вот я и оказался на Курилах один как перст. Где взять рабочего? Путина — все взрослые мужчины ушли в море. Пришлось мне застрять в поселке Менделеево (Кунашир). Пил чай, вытирал полотенцем потное лицо, терпеливо присматривался к очереди, штурмующей авиакассу. Если мне суждено найти рабочего, то только здесь.

Погода не баловала — с океана ползли душные туманы. Иногда с Сахалина прорывался случайный борт, но забрать он не мог и десятой доли желающих, вот почему толпа перед кассой не убывала — люди селились в пустых бараках, варили чай, делали шашлыки из горбуши и нерки, готовили икру-пятиминутку.

Центром этой бивачной жизни, понятно, оставалась очередь. Здесь, в очереди, завязывались короткие романы, здесь, в очереди, рушились долгие дружбы, здесь, в очереди, меняли детективы на икру, икру на плоские батарейки, батарейки на детективы. Здесь, в очереди, все жили одной надеждой — попасть на материк, ибо очередь состояла из отпускников. Потому-то ни один из тех, к кому я обращался с предложением подработать, отправившись со мной на Итуруп хотя бы на месяц, понять меня не мог. «Подработать? — удивлялся такой вот непонимающий. — Да я тебе оплачу два месяца, помоги только улететь!»

Я не обижался. Я понимал курильских отпускников.

Сказкин возник в порту на восьмой день моего там пребывания. Подошел к извилистой очереди человек в пыльном пиджачке, наброшенном на покатые плечи, в большой кепке, сбитой на стриженый затылок, в штанах, украшенных алыми лампасами. Левый карман на пиджачке был спорот или оторван, на его месте светлел невыцветший квадрат, в который Верп Иванович время от времени привычно прятал руку.

Не поздоровавшись, не спросив, кто тут крайний, Сказкин хмуро пробился к крошечному окошечку кассы, выходящему прямо под открытое небо. Но именно там, у окошечка, Сказкина взяли под локотки два крепких небритых корешка, отставших от своего МРС — малого рыболовного сейнера.

— Ты, организм, куда?

— На материк, — хмуро ответил Сказкин.

Небритые корешки хмыкнули, им нравилось вот так, на глазах у всех, чинить справедливость. С нарушителями спокойствия поступали тут просто: влажной губкой стирали с ладошки номер и отправляли в самый конец очереди.