Михаил Харитонов - Моргенштерн (сборник)

Улыбка сошла с лица жреца. Тонкие губы вновь сжались в упрямую полоску.

— Я не берусь судить, в каких тайниках сердца вы читаете, столь удачно произнося свои речи и каждый раз попадая в цель, — Сервин сделал паузу после сложно закрученной фразы. — Однако, так сложилось, что я могу вам сообщить кое-что о том, к чему потянутся сердца завтра.

— Вы знаете будущее? — жрец повёл плечами, просторный белый плащ колыхнулся, на мгновение разбудив дремлющий воздух.

— Мы, купцы, должны уметь предвидеть спрос на новый товар, — Сервин сделал неопределённый жест, — и вовремя сделать запасы… Я хочу рассказать вам, запасы каких слов вам потребуются в скором будущем. Вы вольны распорядиться этим знанием как угодно. Но лучше всё же им воспользоваться, да.

Жрец нахмурился.

— Что значит — "лучше"?

— Лучше для всех, и для вас прежде всего, — Сервин стал говорить чуть быстрее и несколько суше. — Вы получили известность благодаря проповедям об исследовании природы. Точнее, о вреде таких исследований. Скажем честно: на эти речи был спрос, причём не только у ваших постоянных слушателей… Но сейчас ситуация меняется, да, меняется. Очень, очень скоро самой распространённой темой проповедей станет нечто иное.

— И что же? — Хингр почти не пытался скрыть недоверия.

— Беды, происходящие от тщеславия, — твёрдо сказал Сервин. — От излишней роскоши, выставляемой напоказ. Люди будут охотно слушать проповедников, хулящих блеск и самодовольство богатых людей, и прежде всего их безумные траты на дорогие ненужные вещи, сооружения, детей. Дорогое перестанет привлекать, а кичащиеся им будут осмеяны и осуждены мнением толпы. В моду войдут скромность и простота… Подождите, — купец увидел, что Хингр порывается что-то возразить, и сделал заграждающий уста жест, — подождите. Я знаю, что это всё кажется невероятным, да, и не прошу мне верить. Однако, скоро вы убедитесь в моей правоте. Так вот, когда разорятся несколько великих доминов, чьи состояния кажутся незыблемыми…

— Вы говорите очень странные вещи, — заметил Хингр, — я не знаю, что и думать о них. — Последние слова он произнёс таким тоном, что Сервину показалось: за каждое из этих слов можно, как за оторванную подкладку, просунуть руку и дотронуться до их настоящего смысла.

— То есть вы уверены, что я мелю вздор, — купец предпочёл произнести это вслух. — Однако, у меня есть свои источники. Я хорошо знаю доходы и расходы этих людей. Небедных, да, но всё-таки не настолько богатых, как, может быть, они думают сами.

— Есть очень большие состояния, — напомнил жрец.

— Но и они конечны, — твёрдо сказал Сервин. — Очень скоро нас ждут громкие разорения и ещё более громкие суды, скандалы, волнения. Совет Сословия будет вынужден что-то предпринимать. Скорее всего, он примет законы против роскоши и чрезмерных трат…

— Допустим… Но каким образом можно принять закон без решения Чёрного и Белого храмов? — в голосе жреца впервые прорезался интерес.

— Никак, — пожал плечами Сервин. — Значит, законы будут приняты с согласия храмов. Это согласие нужно будет как-то обеспечить. Особенно это касается белых жрецов. Обосновать ограничения с точки зрения ценностей Добра… это большая задача. Но есть мудрые люди, которые не отступают перед трудностями богословия и законоведения. Особенно если эта работа оплачивается. Да, оплачивается. Я совершенно уверен, что на подобные изыскания будут выделены немалые средства. Возможно, это будет сделано… скажем так… осторожно. Да, осторожно.

Твёрдое полированное лицо Хингра не изменилось. Почти. Только в глазах что-то промелькнуло.

— И хотя я невежествен в вопросах, касающихся божественного, — продолжал разматывать речь Сервин, — мне почему-то кажется, что богослов, первым обратившийся к этим важным проблемам, может стать весьма знаменитым и остаться в памяти потомков… Так или иначе, очень скоро Совет Сословия живо заинтересуется этими вопросами. Откровенно говоря, у вас есть две-три дюжины дней. Конечно, это не срок для серьёзных богословских изысканий. Но товар хорош тогда, когда на него есть спрос.

Остров Сеназа, 244-й год, 297-й день.

Суд проходил тайно, в закрытых покоях Чёрного Храма.

Мрачное помещение было намеренно лишено каких бы то ни было украшений. Исключение составляли три гермы, изображающие Аристокла Широкого, Харальда Справедливого и Сина Тёмного — мыслителей, которые глубже других проникли в сущность Справедливости.

На сей раз жреческая коллегия собралась в расширенном составе — кроме жрецов самого острова, присутствовали и гонгурцы, и даже спешно прибывшие жрецы с Рея. То же самое касалось и второй половины коллегии, Высоких Доминов из Совета Сословия: на суд собрали всех, кто оказался в пределах досягаемости.

Обвиняемый оглядел состав судилища и отметил про себя, что почти все выглядят подавленными и напуганными. Особенно несчастным казался верховный жрец Справедливости, мастер Хаом. Он был близким другом обвиняемого, и ему невыносимо было смотреть на человека, сидящего на ложе подсудимого.

Обвиняемый, впрочем, вёл себя спокойно и даже непринуждённо. Дом Сеназа умел держать лицо в любой ситуации.

Однако, когда на ораторское возвышение встал мастер Хаом, он всё-таки опустил глаза — чтобы не смущать старика.

— Обвиняемый, высокородный дом Сеназа, вы были изобличены в преступлениях против долга и клятвы Сословия Доминов, а также в имущественных злоупотреблениях, — начал Хаом. Голос его почти не дрожал, но дом Сеназа понимал, во что обходится ему показная сдержанность. — В частности, вы уличены в неоднократных и злостных невыплатах страховых денег, в злостном же обмане пострадавших, в присвоении чужой собственности нечестным путём, а также…

— Да что там, — Сеназа махнул рукой. — Я заранее признаю все обвинения и полагаю их справедливыми. Кроме, — ему почему-то захотелось поспорить, — кроме обмана. Это было незаконное удержание чужой собственности, я это признаю. Но я не опускался до лжи. Я и в самом деле не отдал тому купцу его денег, но не обманывал его, а просто не дал никакого объяснения. Это не обман.

— Но почему он вас послушался? — неожиданно задал вопрос молодой жрец с бритой головой. — Не потому ли, что он знал вас как мудрого домина, пекущегося о своём и общем благе?

Сеназа посмотрел на него с вялым интересом.

— Наверное, можно сказать и так.

— В таком случае, — заключил жрец, — имел место обман, поскольку обманом, по учению Харальда Справедливого, называется не только прямая ложь, но и всякое сознательное введение в заблуждение, словом или умолчанием, действием или бездействием. Вы ведь уже не пеклись о всеобщем благе, а думали только о собственном?