Любомир Николов - Червь на осеннем ветру
— Мы бессильны, Грэм, — устало проговорил Лемхович. — Мы не «игроки»… И нет силы, способной преодолеть между нами преграду. Это наша вина… Моя… его… всех… Человек не может без искусства, да! Без зрелищ! И мы непрерывно совершенствуем зрелища. Сто пятьдесят лет назад создали кино — «великого немого». Потом дали ему голос, с годами создали цветное кино, панорамное кино… И все это привело нас к последнему порогу, где настоящие личности по-настоящему будут страдать на наших глазах. Ну, и чем мы тогда отличаемся от римлян с их кровавыми гладиаторскими игрищами, с их сладострастно опущенным пальцем? Чтоб черт нас побрал, любителей трагедий! Думали ли мы когда-нибудь о том, что происходит по ту сторону экрана, грампластинки, за страницами книг? Если бы могли это чувствовать, мы должны были бы стать в миллионы раз добрее! Убиваем Ромео и Джульетту стотысячным тиражом… ну, ладно бы только Ромео и Джульетту, но часто делаем это просто так, даже не в целях искусства, а просто для развлечения, чтобы потешить жаждущую публику мучениями Джона Уилбери и ему подобных. Если бы мы могли думать об образах, о словах как о крупице живого человеческого существа…
Чертежница всхлипывала уже не таясь, строитель стискивал зубы, писатель вертел ручку на столе, не замечая, что золотое перо давно сломалось…
— Кому вы все это говорите, профессор? — процедил разбитыми губами ведущий.
Лемхович провел рукой по лицу.
— Самому себе… и другим…
Он посмотрел на экран. Ему хотелось сказать что-то теплое, что-то более сильное, чем он мог придумать, но он так и остался сидеть с открытым ртом.
Экран погас, и он ничем не отличался от остальных семи прямоугольников.
Только где-то там, в его отражающей глубине, виднелись намеками, но достоверные стол, люди вокруг него, прожектора, стены студии, и, черт бы его побрал, Лемхович вздохнул, за этими отраженными стенами, наверное, есть мир, есть мир… есть мир… есть…
ЭПИЛОГ
Уважаемый профессор Гарбов!
Наверное, радостная весть дошла и до вас, но я предпочитаю перестраховаться и повторюсь — у нас вышло! Три дня назад мы в лаборатории синтезировали первую часть фильма. Можно сказать, что видеон создан и в самое ближайшее время завладеет миром. Жаль, что вас не было с нами, когда мы поняли, что это победа. Но, как говорится, здоровье прежде всего. Надеюсь, вы скоро вернетесь из санатория. Выздоравливайте скорее, потому что победа победой, но без вашей помощи практическая реализация может затянуться еще на два-три года.
Вы помните наш разговор об ответственности творца? Тогда видеон был просто мечтой, кипой листков со схемами и цифрами. Сегодня он становится действительностью, и дело становится много серьезней.
Надеюсь, что в санатории есть видеомагнитофон. Посылаю вам кассету с фильмом, который мы использовали при эксперименте с видеоном. Мне хотелось дать понять, что мы осознаем степень ответственности и понимаем, с какими столкнемся проблемами, не можем не столкнуться, если не будем нырять в кусты.
Я позволил себе использовать ваш образ в роли профессора Лемховича. Извините за шутку, мне казалось, что так будет убедительней.
Но фильм серьезный. Посмотрите его, профессор.
И подумайте.
Искренне ваш ст. н. с. Любомир Николов.Примечания
1
Классический перевод этого трёхстишия:
Бабочкой никогдаОн уж не станет… Напрасно дрожитЧервяк на осеннем ветру.
Перевод Веры Марковой— Прим. mtvietnam
2
Воспроизводится по изданию: Любомир Николов. «Червь на осеннем ветру», София: София-Пресс, 1989; OCR & SpellCheck: Larisa_F. — Прим. mtvietnam
3
Лазерное оружие. — Прим. пер.
4
В данном случае следует читать «хокку» (нужно пояснить тонкости терминологии: танка — пятистишие, в то время как хокку (или хайку) — трёхстишие). Оригинал лишён этой путаницы. — Прим. mtvietnam
5
В оригинале приводилась подобная схема:
— Прим. mtvietnam
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});