Жюль Верн - Клодиус Бомбарнак (перевод Е. Брандиса, Н. Брандис)

Кашгар — важный торговый центр, в котором почти вся торговля сосредоточена в руках русских купцов. Хотанские шелка, хлопок, войлок, шерстяные ковры, сукна — вот главные предметы здешнего рынка, и вывозятся они даже за пределы Кашгарии — на север восточного Туркестана, между Ташкентом и Кульджей.

Настроение сэра Фрэнсиса Травельяна, судя по тому, что говорит мне майор Нольтиц, может еще больше ухудшиться. В самом деле, в 1873 году из Кашмира в Кашгар, через Хотан и Яркенд, было направлено английское посольство во главе с Чепменом и Гордоном. Англичане тогда еще надеялись овладеть местным рынком. Но русские железные дороги соединились не с индийскими, а с китайскими рельсовыми путями, благодаря чему английское влияние уступило место русскому.

Население Кашгара смешанное. Немало здесь и китайцев — ремесленников, носильщиков и слуг. Нам с майором Нольтицем не так посчастливилось, как Чепмену и Гордону. Когда они прибыли в кашгарскую столицу, ее шумные улицы были заполнены войсками эмира. Нет больше ни конных «джигитов», ни пеших «сарбазов». Исчезли и великолепные корпуса «тайфурши», вооруженные и обученные на китайский лад, и отряды копьеносцев, и лучники-калмыки с огромными пятифутовыми луками, и «тигры» — стрелки с размалеванными щитами и фитильными ружьями. Исчезли все живописные воины кашгарской армии, а вместе с ними и эмир!

В девять часов вечера мы вернулись в Янги-Шар. И на одной из улиц, ведущих к крепости, увидели супругов Катерна перед труппой дервишей-музыкантов. Они были в радостном возбуждении.

Слово «дервиш» равнозначно слову «нищий», а нищий в этой стране — законченное проявление тунеядства. Но какие смешные жесты, какие странные позы во время игры на длиннострунной гитаре, какие акробатические приемы в танцах, которыми они сопровождают исполнение своих песен и сказаний, как нельзя более светского содержания!

Инстинкт актера проснулся в нашем комике. Он не может устоять на месте, это выше его сил! И вот, с бесшабашностью старого матроса и с энтузиазмом прирожденного комедианта, господин Катерна подражает этим жестам, позам, телодвижениям, и уже приближается минута, когда он примет участие в пляске кривляющихся дервишей.

— Э, господин Клодиус, видите, не так уж трудно повторить упражнения этих молодцов!.. Напишите оперетку из восточного быта, дайте мне роль дервиша, и вы сами убедитесь, как легко я войду в его шкуру!

— Не сомневаюсь, милый Катерна, что эта роль будет вам по плечу. Но прежде чем войти в шкуру дервиша, войдите в вокзальный ресторан и попрощайтесь с местной кухней, пока над нами не взяли власть китайские повара. Мое предложение принимается тем более охотно, что кашгарское поварское искусство, по словам майора, пользуется заслуженной славой.

И в самом деле, супруги Катерна, майор, молодой Пан Шао и я поражены и восхищены небывалым количеством и отменным качеством поданных нам блюд: свиные ножки, посыпанные сахаром и поджаренные в сале с особым маринадом, почки-фри под сладким соусом, вперемежку с оладьями, впрочем, всего не перечесть.

Господин Катерна поедает все с большим аппетитом.

— Я наедаюсь впрок, — оправдывается он. — Кто знает, чем будут потчевать нас в вагоне-ресторане китайские повара? Рассчитывать на плавники акул не приходится: они могут оказаться жестковатыми, а ласточкины гнезда, без сомнения, — блюдо не первой свежести!

В десять часов удары гонга возвещают о начале полицейских формальностей. Мы встаем из-за стола, выпив по последнему стакану шао-сингского вина, и спустя несколько минут собираемся в зале ожидания.

Все мои номера налицо, разумеется, за исключением Кинко, который не отказался бы от такого завтрака и отдал бы ему должное, если бы мог принять в нем участие. Вот они: доктор Тио Кин с неизменным Корнаро под мышкой; Фульк Эфринель и мисс Горация Блуэтт, соединившие свои зубы и волосы — ну, конечно, в фигуральном смысле; сэр Фрэнсис Травельян, неподвижный и безмолвный, упрямый и высокомерный, стоит у дверей и сосет сигару; вельможный Фарускиар в сопровождении Гангира. Тут и другие пассажиры — всего человек шестьдесят или восемьдесят. Каждый должен поочередно подойти к столу, за которым сидят двое китайцев в национальных костюмах: чиновник, бегло говорящий по-русски, и переводчик с немецкого, французского и английского языков.

Чиновнику лет за пятьдесят; у него голый череп, густые усы, длинная коса на спине, на носу очки. В халате с пестрыми разводами, тучный, как и подобает в его стране лицам, имеющим вес, он кажется человеком малосимпатичным. Впрочем, дело идет лишь о проверке документов, и если они у вас в порядке, не все ли вам равно — приятная или неприятная физиономия у чиновника?

Я один из первых предъявляю паспорт, визированный французским консулом в Тифлисе и русскими властями в Узун-Ада. Чиновник разглядывает его очень внимательно. Начинаю волноваться: от мандаринской администрации можно ждать всяких каверз. Тем не менее, проверка проходит благополучно, и печать с зеленым драконом признает меня «годным для въезда».

Документы первого комика и субретки тоже в полном порядке. Но что делается с господином Катерна в те минуты, когда их проверяют! Он напоминает подсудимого, старающегося разжалобить своих судей: томно опускает глаза, виновато улыбается, словно умоляя о помиловании, или по меньшей мере о снисхождении, хотя самый придирчивый из китайских чиновников не нашел бы повода для придирок.

— Готово, — говорит переводчик, протягивая ему паспорта.

— Большое спасибо, князь! — отвечает господин Катерна тоном провинившегося школяра.

Фулька Эфринеля и мисс Горацию Блуэтт штемпелюют с такой же быстротой, как письма на почте. Если уж у американского маклера и английской маклерши будет не все «в ажуре», то чего же тогда ждать от остальных? Дядя Сэм и Джон Буль[82]— два сапога пара!

И другие выдерживают испытание, не встретив никаких препятствий. Едут ли путешественники в первом или во втором классе, они вполне удовлетворят требованиям китайской администрации, если смогут внести за каждую визу довольно значительную сумму рублями, таелями или сапеками[83].

Среди пассажиров я замечаю священника из Соединенных Штатов, мужчину лет пятидесяти, едущего в Пекин. Это достопочтенный Натаниэль Морз из Бостона, типичный янки-миссионер, честно торгующий Библией. Такие, как он, умеют ловко совмещать проповедническую деятельность с коммерцией. На всякий случай заношу его в свой список под номером 13.

Проверка бумаг молодого Пан Шао и доктора Тио Кина не вызывает, конечно, никаких затруднений, и они любезно обмениваются «десятью тысячами добрых пожеланий» с представителями китайской власти.