Николай Романецкий - Полдень XXI век 2009 № 03

Ну, что, жизнь продолжается. Во, еще кто-то перегрелся.

— «Хладомор-сер…» Да сам ты мухомор! Не, на сегодня другие планы. Да кто обижается — сдурел, что ли? Личная жизнь у меня сегодня, последняя перед отпуском. Ну вот еще, на даче, — в Анталию, загорать всеми частями, включая труднодоступные. Да вроде поразогнало тучки. После отпуска — само собой. Как только, так сразу. Ну, давай, пока. Э, погоди, слушай… а что, в рисе, правда, много кальция? Ну, так, один крупный диетолог… Плюнуть в рожу? Угу. Да, я, наверное, так и сделаю в следующий раз. Ну, давай.

В рожу это хорошо, это мы сейчас будем иметь.

— Лапа, ну что там у тебя? Лапонька, это всё не важно, а я звоню, чтобы сообщить тебе потрясающую новость: нам вернули «Грош» — я буду и доводить, и заключать. Да, вот, отложили подписание, хотят со мной. Нет, не с тобой, а со мной! Короче, сегодня не знаю, когда приеду: вечером сервис, а с утра еще к одному психу визит, но, надеюсь, последний. Да-да, может быть, и не приеду, не знаю. Ладно, всё, мне к шефу.

— У шефа ты уже был. Дела давай, попрыгун.

— На, махорочник. Горячие сверху.

— Разберемся. Ну, счастливо отлежать!

— И тебе — отсидеть.

— Значительно лучше выглядите. Несомненное улучшение. Думаю, вас можно поздравить, ваш Голос умолк, не так ли?

— Да, спасибо, доктор, всё кончилось. В отпуск завтра лечу.

— Вот что такое гипноз. И заметьте, мы отключили этот передатчик после первого же сеанса. Ну, что ж, «конец резидента»!

— …Он умер, доктор. Убили его, и всё кончилось.

— Вот как. Но вы же здесь ни при чем? Или?

— Нет, конечно, ни при чем. Но косвенно, не желая того…

— Филипп Федорович, извините за трюизм, но, живя, мы безо всякого злого умысла, самим фактом нашего существования всегда кого-то убиваем. Часто совсем незнакомых или полузнакомых, еще чаще — близких. Такова жизнь. Такова ее природа, устроенная не нами.

— Да, конечно. Но такое ощущение, словно бы… Словно что-то недосказано. Последнего слова не дали.

— Ему или вам?

— Ему. И мне.

— Ну, я не Высший судия и вызвать вашего резидента на связь я едва ли смогу. А вот испросить для вас последнее слово — пожалуй.

— В смысле?

— Я могу воспроизвести состояние, в котором вы слышали ваш Голос. Возможно даже, что вы его вновь услышите. Нет-нет, никакой мистики. Просто я не исключаю, что он передал вам больше, чем вы знаете. И если это так, то в ваше сознание могут выйти и другие его мысли, которые для вас окажутся новыми; вы сочтете их посланиями с того света, а на самом деле они уже сейчас в вашем подсознании, как в электронном почтовом ящике, который надо только открыть. Пароль я знаю. Но если и ничего не услышите, то, по крайней мере, от того, что у вас осталось невысказанным, освободитесь. Сбрасывайте пиджак, туфли — ну, вы помните.

— То есть вы меня тогда все-таки «гипнотизнули»?

— В этом даже не было особой нужды. Работы вашего «ретранслятора» было почти достаточно. Ну-с, удобное положение, расслабились.

— А кредитку?

— У нас с вами полный рапорт, то есть взаимопонимание, и никакие кредитки нам уже не нужны, тем более пустышки. Закрывайте глаза. Тяжелеют руки. Вы засыпаете. Спать!

Моя душа, значит, ни к черту. Вот как. «Не представляет практического интереса». Ну, да, там же интересны только юродивые и разные нищие духом. А я, худо-бедно, не нищий. Ничем. Суми-масэн. А вы будьте богаты духовно, ради бога! И будьте замечательно интересны. Я вам даже, может быть, хлебушка куплю. Если будет настроение. И если хорошо попросите. На хлебушек-то грошики нужны. На духовное ваше богатство-то что ж купишь? — одно только царство небесное. Вот им и будьте сыты. Чего вам еще? Нет, не куплю я вам хлеба, а и даст кто — отниму. Не по злобе и даже не от жадности — а вот, антиресно мне посмотреть, как вы царством небесным пропитаетесь, аль там воздухом свободы, аль еще чем богодухновенным. А я уж тут как-нибудь — хлебцем насущным. Но с маслицем. А там, глядишь, и с икоркой. Потому что я-то не юродивый. Я нормальный. Я такой, как надо. Каким надо быть сегодня и еще больше надо будет завтра. И у меня уже всё есть. И еще всё будет. То же самое, но больше и лучше. И другого мне не надо. И не надо проблем. Никаких.

— Я хотел бы с-сказать тебе несколько с-слов…

— Это ты? Но ты же… Ты же умер! Откуда ты?

— Н-не знаю. Ты п-послушаешь?

— Ну… так это ты что, опять, что ли, начнешь?

— Нет-нет, я… я только… П-понимаешь, как-то мне это казалось неприятно и даже страшно — уйти в такой же темноте, как пришел, ничего не поняв, не прояснив, «не приходя в сознание». Кажется, так и случилось. Только глаза приоткрыл — и всё оборвалось… маму жалко… И что-то же пытался, что-то делал, но, знаешь, как-то ничего не успел. Я пытался о чем-то думать, что-то объяснить себе. Я медленно думал, нетвердо, вечно не о том, но — как мог, и ни к чему определенному так и не успел прийти, и вот… Маму очень жалко… Опять я не о том. Я… я хочу рассказать тебе, что я думал, что у меня получилось или, скорее, не что получилось, а на чем оборвалось. Может быть, ты сможешь, захочешь — дальше, лучше, глубже меня…

— Зачем мне твои мысли, думы твои великие, зачем? Отвяжись от меня!

— Да-да, я понимаю. Я в жизни не стал бы… я никогда не навязывался, никому. И не любил, когда… Но теперь так получается, что меня никто, кроме тебя, не слышит — только ты, ты один. Я знаю, тебе не нужны мои слабые, куцые, нелепые мысли, я знаю. Но от меня больше ничего, совсем ничего больше не осталось… не останется — возьми хоть что-нибудь! У тебя впереди огромная, мимолетно-долгая жизнь, ты еще не знаешь, — что-то ведь может пригодиться. Пусть не сейчас… Знаешь, у мамы на полочке фотография моя, я там еще живой… ну, то есть, естественно… — старая совсем фотография, любительская… ну, это не важно… но я помню, о чем я тогда думал, вот в тот момент, когда снимали — благодаря этой фотографии и помню, — ты знаешь, я представить себе не мог, как много перевернется во мне, как изменятся мои мысли…

— Да на что нужны такие мысли, с которыми на чердаке сидеть и на хлебе экономить?

— Да, наверное, я во многом ошибался…

— Да ты во всем ошибался! Вся твоя жизнь — дурацкая ошибка, тебя не должно было быть. И теперь она исправлена, и тоже по-дурацки. И отстань от меня!

— Да-да, «мне всё не удалось — и даже смерть моя…»

— А вот мне всё удается. Даже твоя смерть! Ты хоть там-то знаешь, что она была не случайной? Ты хоть знаешь, с кем ты говоришь?

— Это не важно, это не важно.

— Ты всепрощенец по жизни был, да? Толстовец?

— Н-нет. Знаешь, я не очень прощал. Это, наверное, тоже ошибка. Но и это, может быть, определяется настройками…