Ирина Ванка - Фантастические тетради

Зенон уже карабкался по лестнице, волоча наверх еще один исторический фрагмент блуждающей эпохи.

— Поверь моему опыту соседства с Кальтиатом, — настаивал Эссима.

— Это не только твой опыт, — отозвался Зенон. — И не ты первый имеешь дела с Кальтой. — Его поясница была обвязана концом тонкого металлического троса. Другой конец утопал в глубине трюма. Достигнув палубы и упершись ногами в створки люка, Зенон с превеликим грохотом потянул трос наверх, складывая его метр за метром, кольцами у ног альбианина. — Опять не то?

— Одним богам известно, что это за штуковина, — ответил альбианин, — но очень похожа.

— Длины хватит, чтоб дотянуться до грунта с нижней стратосферы. Вот и спроси у богов, зачем таскать в трюме такую тяжесть? Можно было уменьшить объем паруса или увеличить топливный резервуар.

— Все правильно, — подтвердил Эссима, — трос цеплялся за мачтовый громоотвод и волочился концом по грунту. Молнии лупили сквозь корабль, оставляя на почве выжженные пунктиры. Умные анголейцы соединяли их на глобусе сплошной линией.

— Рисовали дегеональные схемы? — удивился Зенон. — Есть ли смысл в таком рукоделии?

— Побольше, чем в твоих неисправных приборах, — ответил Эссима и расселся на циновке. Зенон выудил из недр новую порцию троса и аккуратно уложил, придавив коленом.

— Никакого смысла…

— Боги кое-что понимали в планетарной навигации. Если сдвижка началась в анголейскую эру, то, представь себе, их корабли, поднимаясь к стратосфере, свободно выходили из зоны агравитации.

Трос с грохотом вырвался из-под колена экса, и его в момент засосало на дно глубокой мусорницы фрегата.

— Ты утверждаешь, что они ходили по небу, не сообразуясь с реальной планетарной динамикой? Фактически чертили на грунте пунктиры функционального кода?

— Разве не тот же самый код рисовали на песке аритаборские «бури»? Только посредники утратили дешифратор, а у тебя есть возможность восстановить его.

Некоторое время Зенон стоял безмолвно и неподвижно, созерцая солнечный диск, нависший над облаками. Некоторое время затем он прохаживался по палубе, спотыкаясь о беспорядочно разбросанные артефакты…

— На что ж ты меня повоцируешь? — спросил он сидящего на бамбуке альбианина. — Что это ты мне такое интересное сейчас толковал?

— Теорию и философию небесных течений, — вкрадчиво ответил альбианин, — бездарно забытую твоими предками.

— Кто ж это надоумил анголейцев поднять в воздух фрегаты во время смещений? Неужто сами боги хотели оставить им ключ…

— Вот уж чего они точно не хотели… Но, по счастью, сделали это.

— Где уверенность в том, что корабль идет тем же курсом?

— Фрегат идет по течению, течение следует за птицей-ахой, птица-аха всегда летит на солнце…

— А солнце стремится обогнуть планетарный шар, чтобы настичь корму фрегата. Что вы точно унаследовали от Аритабора, это кольцеобразный способ мышления.

— Послушай, аритаборец, если ты всерьез намерен получить код, пора заканчивать глядеть по сторонам и начинать рисовать схемы. Только не говори, что утратил навыки картографии.

— Не могу понять одного, вы сами управляете манустралом? Как какой-нибудь пилотируемой посудиной в бестранзитной зоне?

От гордости и неожиданно нахлынувшего чувства патриотизма Эссима заерзал на циновке.

— Почему тебя это раздражает? — улыбнулся он.

— Я предполагаю, — рассудил экс, — что сообразительный альбианин может построить схему дегеона. Но вычислить функциональный код и сделать его рабочим ключом… Эти навыки не растут из пустого места. Агравиталисты проходят многие уровни мутации, чтобы иметь возможность освоить то, что ты называешь картографией. А ты утверждаешь, что простой фактуриал…

— Манустральный фактуриал, — перебил Эссима, — прости, конечно, за наглость. Ты все время забываешь, в чем разница между простым манустральным фактуриалом и сложным выпускником инфоинженерных школ. Мы не ограничены временем. А это стоит многих мутаций.

— Даже аритаборцы не управляли манустралом, хотя лучше других понимали природу этой среды.

— Просто они были первыми.

— А вы кто такие?

— Наследники.

— Чьи?

— Ваши. А следовательно, ваше порождение.

— Копия никогда не заменит подлинник, даже если их насильственно поменять местами. Проекция не может стать ни прототипом, ни причиной развития, поскольку эта категория к развитию отношения не имеет. Манустральный двойник может выглядеть не хуже оригинала, но не выведет корабль из мертвой петли, потому что петля — это среда его обитания.

— Послушай, экс! — рассердился Эссима. — Хоть раз сделай над собой усилие и допусти мысль о том, что я не двойник. Что ты потеряешь от простого допущения? — Он завернулся в циновку, отошел к борту, а озадаченный Зенон полез в гущу набросанной на палубе мусорной кучи. Он извлек обрывок папирусного рулона с выцветшей схемой корабельной механики, намотал его на запястье поверх погасшего манжета и нарисовал наконечником перчатки первый иероглиф примитивной картографической агравиталистики.

— Птица-аха знает, что ты дурак, — ворчал он, — самая высокая сосна на опушке леса знает… Эссиме не хватает фундаментального образования. Понятно, что манустралу такая роскошь ни к чему, но без образования все наши споры будут логически перетекать в драку. Мы природой не приспособлены понимать друг друга. Что говорит твоя «теория и философия…» об исходной точке течений? — спросил он и приподнял над папирусом пишущий наконечник.

— Наука Ареала относит дегеон к абстракции аллалиума, — с достоинством ответил альбианин, словно тестировался на профпригодность. — Разве аллалиум допускает точку отсчета?

— Я же не с аллалиумом имею дело. Я имею дело с манустралом и желаю знать, где его начало.

— А в манустрале, — продолжил альбианин, — начал быть не может, могут быть только сечения. Входящие и выходящие. Одно другого совсем не подразумевает, — он поднял взгляд на страждущего познаний экса. — Входящее сечение ты уже прозевал.

С того мгновения, как черная точка исходной координаты легла на серое полотно папируса, время в системе фрегата словно с цепи сорвалось. Казалось, ветер прибавил скорости, упершись в парусину. Записи Зенона иногда прерывались для обозрения местности, которая уже не интриговала перспективой встретить первых в истории манустральных аборигенов. Эту перспективу, поразмыслив, Зенон отмел логическим порядком. Вряд ли Эссима позволит ему контакт. Вряд ли сам Зенон позволил бы такой контакт в Аритаборе, имея дело с пришельцем-агравиталистом. Все, что он мог теперь, это говорить и слушать, слушать и верить на слово, верить и тут же подвергать сомнению все без исключения… Он говорил и слушал, не отвлекаясь от папируса, словно раздваиваясь в процессе двух равно значимых занятий. Время ускорялось, и рукописные схемы становились последним средством уберечь совесть от предстоящих угрызений за бездарно растраченную жизнь. Схемы — такие ясные для пассажира фрегата и такие несуразные для коприанского агравиталиста. Это явление Зенону еще предстояло осмыслить.