Михаил Емцев - Бог после шести
Потом Виктор очень четко вспоминал это мгновение.
Он фыркнул и тут же решил сходить на кухню. Судьба утки в большой эмалированной кастрюле не давала ему покоя. Утка и джин — это самые светлые пятна на нынешнем вечере, решил он. И вдруг услышал:
— Разыскал-таки, бродяга! Проворен, Солдат, настырен! Въедлив, Солдат, пролазлив! Пробойный, Солдат, молоток!
Они все уже были здесь. Но какими странными и чужими они ему показались! Он не узнал их. Не узнал и даже слегка растерялся. Они как бы уменьшились в росте, растворились в своих тряпках, ярких одеждах. На всех — маски, парики, рога, очки, серьги до плеч, кольца в носу. Чего только они не нацепили на свои бестолковые головы! Каких только ярчайших тканей не обернули вокруг себя! И, перерядившись, действительно исчезли. Где Худо, где Пуф, где Люська, где Таня? Виктор рассеянно рассматривал их, пытаясь отыскать знакомые черты. Но тщетно: все были одинаковы, все были схожи в своем бесформенном однообразии, даже ростом вроде бы сравнялись.
И вдруг:
— Шш! Тс-с! Шш…
Шипение шло из граммофонной трубы, и притворяшки быстро покорились ему. Они мгновенно стихли. Кто-то пополз по полу.
— Тихо! — сказал аппарат. — Очень тихо. Совсем тихо.
Вряд ли тишина могла быть более полной: Виктор явственно различал собственное прерывающееся дыхание.
— Перед вами аппарат необычайный. Единственный. Уникальный.
— О-о, уникальный, необычайный! — тихонько застонали притворяшки.
— Да, — сказал аппарат. — Перед вами аппарат для криков в бездну. Для криков в бездну, — повторила труба. — Каждый из вас имеет право крикнуть в бездну и получить ответ. Каждый. Но что вам ответит бездна?
— Что нам ответит бездна, что?! — Притворяшки негромко подвывали от ужаса. — Что она нам ответит? Бездна! Что?
“Запись”, — подумал Виктор, но полной уверенности у него не было. Как-то слишком слаженно выступал аппарат в хоре с притворяшками. “Отрепетировали заранее? Но в чем и кому тогда сюрприз? Что-то здесь не так!”
А между тем все сооружение пришло в какое-то внутреннее движение: кофейница задребезжала, глаза Будды полыхнули ярким пламенем, и граммофонная труба, подрагивая, принялась втолковывать:
— Существует нематериальная, но вполне реальная Вселенная смысла. На манер обычной физической Вселенной. Со своими смысловыми галактиками и вакуумом бессмыслиц. В этой Вселенной, — вещала труба, — слово наделено особой силой. Там каждое слово имеет свою судьбу. Под словом нужно понимать не звук, а смысл, понятие. Во Вселенной смысла понятие живет самостоятельной сложной жизнью.
— Слово живет! Живет слово, не умирает! Слава слову! — подхватили притворяшки.
— Напрасно думают люди, что слова исчезают бесследно, — продолжала труба. — Слова-законы, слова-гиганты живут века, вспыхивают сверхновыми звездами, давая начала созвездиям смысла! Аппарат для криков в бездну — уникальная конструкция. Он не только транспортирует услышанные слова во Вселенную смысла, но и возвращает его в обычную действительность. Сказанное, придуманное, почувствованное вами слово уйдет в бездну, проэволюционирует там и возвратится в форме нового слова, поступка, события, отношения. В аппарате для криков в бездну и вход и выход замкнуты, они рядом, они слились. Говорите же свои слова и ждите! Ждите ответа из бездны!
Граммофонная труба смолкла. Вибрация и подрагивания прекратились, глаза Будды погасли, донеслось невыразительное: “Тс-с, ш-ш-ш!..” — и воцарилась тишина.
Притворяшки молчали, молчал и Виктор. Требовалось время на усвоение: в игру вводились новые условия.
С Виктором произошла внутренняя перемена. Посещение кухни дало свой результат. Как-то внезапно и сразу и он что-то понял и поверил. С другой стороны — это было и непонятно и неприятно. Ибо вера его не имела адреса. Притворяшек он не одобрял. Игру их детскую, смешную и мелкую отвергал со всей решительностью здравого смысла. И ни в чем с ними согласиться не мог. Нелепая труба-пророчица его только разозлила. Да и не все он понял, кстати. А вот на́ ж тебе — поверил! Поверил Виктор в нечто, лежащее за пределами традиционного мироощущения. Объекта веры не было, была сама вера. И от такой душевной странности испытал Виктор приступ сильнейшего раздражения, даже что-то вроде злобы охватило юношу. “Эти мяукающие притворяшки, — размышлял он, — где, интересно, они научились так веселиться? Поглядите, как они заворачивают! Игра, только ли игра? А если даже просто игра, то какая забавная!”
Пока Виктор так размышлял, гости снова пришли в движение, стали потихоньку переговариваться. Худо сбросил капюшон, маску, освободился от лишних тряпок.
— Кто первый? — спросил он.
Притворяшки стали снимать маски, отцеплять серьги и кольца. Теперь на них было приятно смотреть: привычные, знакомые лица. Худо произвел некоторые перемещения с декорациями и занавесками, отчего комната расширилась до прежних, привычных для Виктора размеров.
— Кто первый? — снова спросил Худо, но они молчали. — Тогда я, — твердо сказал Худо.
Он подошел к граммофонной трубе, присел на корточки, несколько секунд раскачивался молитвенно, ритмично, затем вскочил:
— Нет, не могу! Пусть кто-нибудь еще!
К аппарату для криков в бездну подошел Пуф и продекламировал:
— Как жить? Вот в чем вопрос. Стараться сохранить себя, продлить существованье до предела иль сразу вспыхнуть и сгореть? Так как же жить? Дай нам совет чистосердечный, бездна!
Пуф отошел, и к аппарату снова подсел Худо.
— Исповедь, — сказал он. — Моя и ваша. Наша исповедь. Пусть там решают, правы мы или нет.
Виктор навострил уши. Вот когда все откроется.
— Мы, как известно, за эти месяцы немало говорили. Говорили, говорили без конца. Говорил я, разглагольствовала Янка, повествовала Маримонда, декларировал Пуф, изрекал Костя, что-то вякала Люська. Слова текли, разливались ручейками, завязывались в узелки, стекали в озерца… Это была полноводная река слов. Начиналась она неизвестно где и текла неведомо куда. Петляла и петляла, создавая видимость движения, но берега оставались теми же и временами плывущих огорошивала незатейливая мыслишка: “А ведь мы все на том же месте!” — и мы начинали говорить еще больше и многословнее. Действительность нужно было обмануть, убежать от нее нельзя было, не тот темп, не та сноровка, чтобы убежать от всепроникающей действительности. И мы стали пускаться на уловки, уходили в мечту, которая вскоре из снов наяву превратилась в нагромождение слов, в этакую свалку мыслей, недорисованных чувств, нерассказанных событий. Осколки фраз наслаивались, вырастали произвольно, случайно в уродливые никчемные сочетания, и мы, создатели их, только руками разводили, обозревая порожденную словесную труху.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});