Александр Громов - Крылья черепахи
– Камин затопим, – объявил я, вставая. – Нужно прочистить дымоход, он наверняка заткнут. – Ну, я пока на берег. Коле поесть оставили? Вот и хорошо, пришлю его сюда. Викентий, будь готов, никуда не убегай. Остальные могут начать рвать простыни. Лучше порвать их на узкие ленты и сплести их в жгуты...
– Сами разберемся, – подал голос Виталий.
Ему уже не терпелось приняться за работу. Давно бы так.
– Разбирайся, – разрешил я.
– Э! – прозрел вдруг Матвеич, уже, как видно, ощущавший себя законным постояльцем «Островка». – А чьи, едреныть, простыни? Мои?
Леня забулькал и захрюкал.
– Матвеич, – с чувством сказал я. – Дорогой мой. Зачем нам теперь простыни? Ты за одеяла держись, а белье – тьфу! Камин камином, а спать нам все равно придется одетыми, это я тебе точно говорю...
Извлекать затычку из дымохода (ею оказалась свернутая в шар древняя, насквозь мокрая, разбухшая телогрейка без одного рукава) пришлось сложным и канительным методом – сверху вниз. Теоретически для перекрытия дымохода хватило бы и обыкновенной задвижки, но где она теперь, эта задвижка, кому она понадобилась, кто ее вынул и унес и чей гениальный ум, спасая обитателей «Островка» от холодных сквозняков, додумался забить трубу первым попавшимся на глаза подручным предметом – оставалось гадать. Среди огрызков моста, из милости оставленных нам ледоходом, уцелел кусок перил, из которого вышла преотличная трехметровая жердь. На три-то метра плюс длина руки я и пропихнул чертову пробку, отринув помощь отважного, но слабосильного Викентия, причем мне приходилось все время следить, чтобы не заскользить вниз по скользкой металлочерепице. Я не был уверен, что сплетенный из фрагментов простыни и пододеяльника страховочный конец, протянутый в слуховое окно на чердаке, выдержит рывок – я все же потяжелее мальчишки.
И я с нежностью любовника обнимал трубу одной рукой, в то время как второй яростно работал жердью. Было в этом, наверное, что-то глубоко непристойное, потому что высовывающаяся из чердачного окна рожица Викентия имела тот самый вид, который приобретают все мальчишеские рожицы, когда какой-нибудь великовозрастный балбес снисходит к пацанам, чтобы осчастливить их скабрезным анекдотом.
А перед тем пришлось еще снимать с трубы узорчатый жестяной козырек, сверху нарядный, а снизу ржавый и буквально приросший к кирпичу. Веселое занятие! К тому моменту, когда я загнал сволочную телогрейку в недоступные глубины (дурак! надо было вбить в жердь гвоздь, подцепить и тянуть на себя!), я вконец измучился, а цветом рук, перемазанных ржавчиной и сажей, походил на гибрид афроамериканца и краснокожего.
– Гирю бы сюда, – помечтал я, тяжело дыша. – Гирю на веревке.
Викентий подумал самую малость.
– А топор подойдет? То есть не топор, а этот, как его... колун. Он тяжелый.
– Так, – сказал я, осмыслив информацию. – Где ты видел колун?
– А в подсобке, – небрежно ответил Викентий. – Там еще много чего есть. Только у этого колуна ручки нету. То есть этого, как его...
– Топорища, – подсказал я.
– Не-а, – убежденно сказал Викентий. – Топорище – у топора. А у колуна должно быть колунище.
– Тащи!
– А ругаться никто не будет, что я опять замки открываю?
– Я им поругаюсь! – заорал я. – Я им так поругась!.. Тащи живо!
Малолетний взломщик не заставил себя ждать – я не успел ни заскучать, ни продрогнуть в холодном тумане. Сверху было видно, как у останков моста уныло топчется Леня, сменивший Колю на сторожевом посту. Из «Островка» вышла Мария Ивановна – тревожно глядела вверх, стерегла внука.
– Вот! – высунулся он, с трудом удерживая в обеих руках ржавый оковалок железа. – Ловите.
– Стой! – загремел я. – Не вздумай так кидать – бабушку зашибешь. К веревке привяжи, сейчас я тебе ее спущу...
О второй веревке я не распорядился – просто-напросто забыл и уже слишком осатанел, чтобы ждать. В дело пошла моя страховка, а меня подпирала труба, к которой я ласково прижимался животом. Поднять груз – уронить в жерло дымохода, поднять – уронить, и так без конца. Наверное, со стороны я походил на копер для забивки свай, только очень маломощный. Груз был несерьезным, и зря говорят, что вода камень точит. Ничего она не точила. На сто семидесятой напрасной попытке я сдался, слегка осатанел и вернул колун без колунища Викентию.
– Потяжелее ничего нет?
Мальчишка долго думал – явно выдерживал борьбу с самим собой.
– Есть одна большая железяка, – неохотно признался он в конце концов. – Только она в сугробе и примерзла, наверное...
– В трубу пройдет?
– А я знаю?
– Одна нога здесь, другая там. Возьми кого-нибудь в помощь, скажешь, я просил.
– Ага. – И рожица Викентия исчезла из слухового окна. Очень скоро я услыхал снизу его голос: «Вот тут она, копай», – и недовольное бурчание Коли. Интересно, какие виды имел Викентий на тяжелую железяку, прячущуюся в сугробе, как ее нашел, почему молчал? Нипочем не скажет. Иные мальчишки всякой вещи найдут применение, как правило, своеобразное. Помню, в моем отделении один лежачий малый смастерил из утки, старой резиновой перчатки и куска проволоки смычковый музыкальный инструмент, да такой, что вся больница две ночи стояла на ушах: какой негодяй мучает добрейшего больничного кота по кличке Воротник?
Музыкальная тематика сейчас же продолжилась, но только в смысле рояля в кустах, потому что «большой железякой» оказалось не что иное, как гидравлический автомобильный домкрат с пятитонным усилием, правда, поломанный и с давно вытекшим маслом. Сначала я обалдел, потом возблагодарил российскую широкую натуру. Честь разгильдяйству и хвала. Разве какой-нибудь тевтон может помыслить о том, чтобы бросить вышедший из строя механизм ржаветь рядом с лучшим корпусом санатория? Да и рядом с худшим корпусом тоже не бросит – аккуратно поднимет и потащит в утиль. А потому стучать этому немцу зубами, как цуцику, подле камина с забитым дымоходом.
Выбирая веревку, я с грохотом и лязгом подтянул механизм к себе по скользкой металлочерепице. Да, это был груз что надо! И как раз идеально пролезал в дымоход. Ну, па-аберегись!..
Уже на пятой попытке мой стремительный домкрат провалился много глубже, чем обычно, и в трубе возмущенно прогудело:
– Урод! Убьешь, блин!..
Виталий. Узнаю изящный слог.
– Эй, на нижней палубе! – проорал я. – Груз отвяжи.
– Сейчас. А телогрейку куда?
– Выброси. Или, если хочешь, носи. И домкрат тоже, на цепочке.
Юмора Виталий не оценил.
– Ф-фу, дрянь! – долетело из трубы. – А сажи-то, сажи...
– Это особая сажа, – злорадно сказал я в трубу, – обкомовская, раритетная. Радуйся – приобщился.
В ответ из трубы прилетело только одно слово, какое – умолчу. Вслух я еще мог бы его произнести, если не при дамах, а бумага все-таки не забор, хоть и говорят, что она все стерпит.
Жаль, что Викентий тоже слышал.
* * *– Ну? – рявкнул я, распахивая дверь подсобки. После обратного акробатического маршрута «труба – чердачное окно», когда подошвы вдруг неудержимо заскользили, натянувшаяся самодельная веревка скрипела и трещала, а неумело завязанный Викентием страховочный узел едва не развязался, разговаривать спокойно я не мог и не хотел. – Что тут еще есть ценного?
На меня незамедлительно упала швабра. Викентий за моей спиной внятно хихикнул. Наверняка нанопитек сам установил швабру в боевое положение и не сообразил, что взрослого ударит в грудь, а не по лбу, что было бы больно и обидно.
Я только взглянул на него исподлобья, отставил швабру в сторону, звякнув ею о грязное жестяное ведро, и оглядел помещение. Три четверти его объема занимала припудренная пылью поломанная мебель – в основном деревянные увечные стулья, хотя имелись также тумбочки, останки стола и ржавая пружинная сетка. Что ж, недурно – есть дрова по крайней мере на растопку. Но если жечь только их да еще искрошить колуном резное панно в холле, топлива не хватит и до середины ночи. Все-таки камин не печка-работяга, а пижонское приспособление: половина тепла все равно без толку улетит в трубу.
Помимо всего этого, в подсобке нашлось: древний пылесос породы «Тайфун», которым уборщица раз в неделю пылесосила ковровые дорожки (совершенно бесполезный для нас механизм), толстый удлинительный шнур (вот что надо было использовать вместо веревки!), старый облысевший веник-ветеран, сильно погнутый ржавый лом и ржавая же двуручная пила без ручек и с зубьями через один.
Больше ничего. Но и это было богатством!
– Ты почему про пилу ничего не сказал? – свирепо рыкнул я на Викентия.
– А вы не спрашивали, – резонно ответил малец.
Он упорно напрашивался на подзатыльник, но я сдержал души своей порывы. Подзатыльники – оружие болванов, поглупевших с возрастом.
– В следующий раз как что увидишь – мне говори, – проинструктировал я. – Да, а нормального топора ты тут нигде не встречал? Не колуна, а именно топора?
