Юрий Шушкевич - "Вексель Судьбы" (книга первая)
За грязным и мутным оконцем начинало темнеть и стал накрапывать мелкий холодный дождь. В будке сразу похолодало, Петровичу ещё раз пришлось сходить за водой, чтобы периодически нагревая её до состояния кипятка, можно было обеспечить некое подобие калорифера. Новые планы с неизбежностью оборачивались новыми проблемами, которые было непонятно, как решать. Как добраться в Рублёво? Как найти место тайника, если за семьдесят лет всё могло поменяться до неузнаваемости? Как, не привлекая лишнего внимания, извлечь и вывезти контейнер? И как, в конце концов, воспользоваться его содержимым и для начала обменять на современные рубли эффективную валюту или червонцы? Исправно ли оружие, да и что с ним делать -- не грабить же с его помощью магазины и сберкассы!
Ответ на все эти вопросы мог принести только завтрашний день, и лучшим завершением дня сегодняшнего могли бы стать несколько часов отдыха с чтением журналов и газет -- однако, к несчастью, у Алексея начала сильно болеть и гноиться ножевая рана, нанесённая во время поединка у киоска, и Петрович, не обращая внимания на уговоры остаться, засобирался "в город". Он сообщил, что намерен сразу же за прудом выйти на городскую дорогу, которая представлялась более спокойной, чем оживлённые улицы в районе станции, и, следуя по ней, попытаться добраться до "настоящей Москвы".
В "настоящей Москве" он планировал найти дежурную аптеку, купить йода и бинтов, а также постараться купить или каким-либо иным образом раздобыть две пары ботинок, куртку или пальто. В этом случае разведчики из сорок второго выглядели бы вполне современно новейшему времени и могли перейти к более активным действиям. При этом вопрос с обувью надлежало решить одним из первых, поскольку допотопные сапоги, на подошвах которых была выбита цифра "1940", оставались наиболее слабым звеном в экипировке обоих.
Алексей попытался было склонить Петровича совершить вылазку на следующий день и вдвоём, однако усилившаяся боль в бедре и возможность под покровом ночи скрыть свой пока что необычный вид не оставляли вариантов: когда в районе восьми часов стало достаточно темно, Здравый оделся в синюю куртку охранника и отправился в путь.
* * *
Оказавшись в одиночестве, Алексей некоторое время продолжал чтение, но затем неожиданно свернул очередную газету и грубо сдвинул ворох прессы в подальше сторону. В висках застучала кровь, а глаза стали неожиданно наполняться влагой, из-за которой тусклый свет лампы начал дрожать и походить на пламя свечи, задуваемой ветром. Видимо, накопившиеся за минувшие двое суток чувства, сомнения и надежды, воспользовавшись минутой одиночества, вдруг все разом пришли в движение и до острой боли, властно и неотвратимо, заставляли сердце переживать.
В этот момент Алексей впервые с отчётливой достоверностью увидел иррациональную реальность творящегося вокруг. Реальность -- оттого что абсолютно реален этот новый, пусть пока непривычный, но уже во многом им понимаемый современный мир, раскинувшийся за маленьким чёрным окном. Иррациональную -- поскольку весь его мир прежний начинал стремительно рассыпаться. Не погружаться во мрак небытия, а именно рассыпаться, оставаясь лежать на поле прошлого глыбами и осколками образов, мыслей и представлений, когда-то важных, живых и полноводных, а теперь лишённых смысла и на глазах теряющих былую полноту и телесную плотность.
Почему-то среди этих осколков не было знакомых человеческих лиц -- ни отца с матерью, ни фиалкоокой Елены, ни друзей, ни товарищей по разведшколе -- совершенно никого. Точно все они бесшумно вышли вон из огромного гулкого зала, не прикасаясь к дверям, всегда обозначающим место ухода как место возможного вновь появления, -- просто ушли и сгинули без следа. Понимая, что всего этого сонма близких и знакомых людей уже давно нет на Земле, он в какой-то момент также осознал и то, что рядом с ним нет теперь и той неведомой, незримой, но осязаемой в мыслях, переживаниях и тревогах субстанции, которую называют душой минувшего. Души его современников, как и их тела, покинули мир, не оставив никаких чувственных свидетельств. Точно так же и ушедшая реальность не сделалось душой минувшего времени, которое в тех или иных проявлениях ещё иногда способно кого-то изредка волновать и воодушевлять, -- она исчезла, растворилось в пустоте, распалась на атомы и призрачные знаки.
Всё его довоенное прошлое вдруг оказалась ненужным и мёртвым. Исчезло, пропало ощущение грядущей жизни, которое наполняло Алексея в прежние годы. Детали быта, занятия и мысли, образы старой Москвы, жгучее предвкушение перемен, особенно ставшее заметным с середины сорокового года, когда неожиданно быстро начали решаться многие жизненные проблемы, когда из-за границы вернулись тысячи образованных и интереснейших людей, с некоторыми из которых он имел удовольствие общаться, когда женщины в столице стали одеваться по-парижски красиво, рестораны и парки наполнялись чарующими остинантами модных танго, а курорты в Юрмале и Ялте вновь приобрели волнующую шикарность, когда "Интернациональная литература", выходившая в Москве сразу на четырёх языках, практически без задержки переводила и перепечатывала западных писателей и философов, а научной монографии, над которой он работал, не покладая рук, все хором сулили признание и успех, -- так вот, всё это пространство предстоящей счастливой жизни, которое столь воодушевляло Алексея в предвоенные годы и заполняло черновой набросок его будущего яркими, сочными и живыми мазками, -- вдруг в один миг померкло, увяло и сделалось безжизненной выжженной пустыней.
Он отчего-то вспомнил июльский вечер, когда в странном оцепенении прощался с Еленой, необычайную, придавленную тишину прежде бойкого и оживлённого Зарядья, солнечный луч, ударивший по глади Москвы-реки, безлюдную набережную с нелепыми и неуместными электрическими опорами на консолях, трамвай, раскачивающийся на стрелке Астаховского моста... Странное дело -- именно этот единственный вечер, не похожий ни на какой другой, вечер дня, когда он, словно потерявшийся и смущённый ребёнок вдруг понял, что больше не сможет управлять обстоятельствами своей жизни и потому с щемящей тоской по отложенным надеждам и делам покорно распахнул грудь навстречу неумолимым переменам, -- этот июльский вечер отныне становился его единственной реальностью. Но реальность эта была горька и мучительна. Из груди Алексея вырвался сдавленный стон, а из глаз неудержимо покатились слёзы -- да, да, всё именно так, на мёртвом, выжженном поле он нашёл-таки уцелевшую живую лозу, но её плоды оказались отравленными ядом единственного подлинного воспоминания. Единственного воспоминания, в котором не было придуманности и фальши.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});