Роман Глушков - Клетка без выхода

Блестящая и черная, напоминающая топленый гудрон огромная масса широким фронтом двигалась навстречу ветру. Краев у этой жуткой лавины не было — она беззвучно наступала сплошной стеной, подобно вышедшему из берегов океану. По тому, насколько быстро поднималась линия горизонта, можно было определить, что высота надвигающейся черной стены не меньше, чем у гор. Ураганные потоки ветра врезались в наступающий фронт и уходили вверх, окутывая верхний край лавины завесой брызг, отчего та выглядела еще огромнее и ужаснее. Неизвестная субстанция растекалась по миру моего сна, как шоколадная глазурь по оладье, и не было в природе сил, что остановили бы сокрушительную стихию.

Я во все глаза смотрел, как черная масса погребает под собой реку, деревья, озера, холмы и даже горы, чья далекая цепочка становилась все короче и короче. Отвести взгляд от этого зрелища было невозможно. Райская идиллия, что так радовала меня в начале сна, пропала начисто. Теперь происходящее воспринималось как чудовищный кошмар, что, впрочем, не мешало ему выглядеть все так же реалистично.

И даже после такого потрясения я не проснулся. Еще минуту назад я собирался хладнокровно оттяпать себе руку, а теперь повел себя как любой нормальный человек, завидевший смертельную опасность, — пустился в паническое бегство. Я даже толком не понял, когда это произошло — просто вдруг заметил, что ноги сами несут меня по дороге в сторону города.

Вот это было бегство, доложу я вам! Никаких мыслей, сплошные эмоции, приправленные сильнейшим выбросом адреналина. Я летел словно на крыльях навстречу бьющему в лицо ветру, без которого, наверное, и вовсе разогнался бы до сверхчеловеческой скорости. Дыхание мое работало ровно, чего сроду не случилось бы в реальности, где я не пробежал бы в таком темпе и полкилометра. Во сне же мне легко покорялись мировые рекорды в беге на любую дистанцию.

Неизвестно, как далеко я убежал, прежде чем снова обернулся, но город за это время заметно приблизился. Гряда холмов пошла на снижение, что только увеличило мою скорость. Однако пользы от ускорения не получилось — я сразу же за что-то запнулся, а может, просто сбился с шага и потерял равновесие. Прокувыркавшись по пыли чуть ли не до подножия холма, разодрав лицо и одежду, я с кряхтением поднялся на ноги снова посмотрел назад.

Лучше бы я этого не делал, а продолжал бежать не оглядываясь. Бегство бы все равно не спасло меня от наступающего «сжиженного мрака» — с тем же успехом можно было состязаться в скорости с ветром, — зато избавило бы от самого душераздирающего зрелища в жизни.

Хотя на такое безусловно следовало взглянуть. Было бы неправильно окрестить надвигающуюся угрозу волной, ибо волн подобной высоты в природе не существовало. Вызвать такой катаклизм в океане мог лишь упавший астероид размером с пол-Европы, и то лишь в теории. Самым верным сравнением я бы выбрал следующее: Гималаи, что сорвались с места и неслись вперед, не издавая при этом ни звука, — короче, полное безумие. Единственный шум, который я слышал, был вой ветра, толкающего меня в спину навстречу безмолвному аду. Ад будто засасывал в себя атмосферу, чем и вызывался этот ураганный ветер.

Бежать дальше я даже не пытался, так и застыл с раскрытым ртом и выпученными от ужаса глазами между двумя грандиозными чудесами природы: городом-сказкой и готовой обрушиться на него черной стихией. А она продолжала пожирать пространство, двигаясь идеально ровным фронтом, не то атмосферным, не то водным.

Смутно помню, что происходило со мной в последние секунды, прежде чем лавина сначала оглушила и ослепила, а затем расплющила меня миллиардами тонн густой, как кисель, холодной массы. Кажется, я кричал, хотя крика почему-то не слышал. Такое ощущение, что он заглох во мне, не успев вырваться из глотки. Я выставил руки перед собой в тщетной надежде, что это смягчит удар. Однако никакого удара не последовало. Вязкая тьма раздавила меня безболезненно и мягко, словно размазала о хлеб кусок растаявшего сливочного масла.

Трудно поверить, но я и теперь не проснулся! Тело в кромешной тьме не чувствовало абсолютно ничего, а попытка вдохнуть полной грудью и захлебнуться тоже ни к чему не привела — я уже не дышал. И тем не менее продолжал жить: не задыхался, не терял сознание, не бился в предсмертных конвульсиях… Ощущал только лютый холод, который медленно замораживал мне рассудок, оставляя в памяти одно-единственное видение. И когда холод добрался-таки до моего мозга, пронзив его множеством игл-сосулек и обратив в лед последние мысли, у меня перед глазами осталось только это видение, довольно странное после всего пережитого: портрет удивительной девушки, который показывал мне маэстро Гвидо.

Девушка смотрела на меня и очаровательно улыбалась. И я вдруг понял, что делало ее улыбку неповторимой: никто в Терра Нубладо не улыбался настолько живо и искренне. Так умели улыбаться лишь там, куда мне, по всей видимости, больше никогда не вернуться. Даже во сне…

Глава четвертая

— Потрясающий у вас кофе, мистер Адамс! Не поверите: таким восхитительным напитком меня не угощали даже в Бразилии. Как называется этот сорт?

— Понятия не имею, профессор. Узнайте у моей секретарши. А заодно выпытайте у нее и рецепт. По-моему, причина кроется как раз в кулинарном таланте Мэйбл, а не в названии сорта. Не думаю, что прежняя секретарша поила меня другим кофе. Однако когда ее сменила миссис Блейк, я заметил, что стал выпивать в день не три, как обычно, а пять, а иногда и шесть чашек. Так что полностью с вами согласен— к такому отличному кофе не грех и пристраститься. Мэйбл знает, что я имею привычку увольнять секретарш за малейшие провинности, и мне кажется, она нарочно приучила меня к своему дьявольскому напитку, чтобы подстраховаться на будущее… Итак, любезный Элиот, почему же сегодня вместо себя Мэддок отправил на доклад вас? Надо полагать, не без веских причин?

— Да нет, мистер Адамс, ничего такого, о чем следует беспокоиться. Просто у Патрика возникли кое-какие семейные проблемы и он попросил меня съездить к вам вместо него.

— Что-то случилось с дочерью Мэддока?

— Да, похоже, у девочки очередной приступ. Патрик сказал, что сегодня осматривать Анабель приедет сам академик Госс.

— Вот как? Госс приедет лично? А почему же Мэддок заранее не отправил дочь в его клинику, где Анабель состоит на учете?

— На то тоже есть причины, мистер Адамс… Я, право, даже не знаю, следует ли…

— Следует, Элиот, следует! Если у моих ближайших помощников возникают неприятности, я обязан узнавать об этом одним из первых. Помогая сотруднику в беде, я поддерживаю не только его, но и пекусь о тех, кто работает бок о бок с ним. Сохранять рабочую атмосферу внутри коллектива— одна из главных обязанностей руководителя компании. Оставляя Патрика наедине с его проблемами, мы, по сути, предаем нашего товарища. Неприятности Патрика— это наши неприятности, профессор. Давайте, выкладывайте, что там у него стряслось.