Зиновий Юрьев - Белое снадобье

Он усадил Фрисби на стул и долго и неумело возился с датчиками, прикрепляя их клейкой лентой к его телу. Наконец он управился со всем: пульс, электропроводность кожи, дыхание и другое. Датчики он соединил с машиной.

Он начал задавать вопросы, помня об инструкциях, которые получил от Коломбо. Мистера Коломбо несколько смущала ссора в баре, и нужно было подойти к ней неожиданно. Поэтому вопросы вначале были отвлекающие, безобидные, простые. Он заранее договорился с машиной, что она будет анализировать одновременно и сами ответы как таковые, и показания физиологического состояния Фрисби. Замечания и указания машина должна была сообщать по радио, и в ухо Марквуда был вставлен крошечный приемничек.

Арт отвечал на вопросы скучным, ровным голосом.

«У меня впечатление, — вдруг сказала машина, — что его угрюмость, как бы внутренняя замороженность, в общем для него привычны. Он не стал таким с момента ссоры в баре. Скорее всего причины формирования такого характера лежат где-то глубже…»

Марквуд посмотрел на Фрисби. Вот перед ним сидит ладно скроенный человек лет тридцати с правильными, но маловыразительными чертами лица и ждёт очередного дурацкого вопроса. Человек, устроенный так же, как он. Его земляк по планете. И он не понимает его, не знает его. Словно они заряжены одноимёнными зарядами и не могут приблизиться друг к другу. Что в голове у этого Фрисби, что за пружинка заставляет его двигаться, думать, жить? Кто он, что он, для чего он? Неужели нельзя преодолеть одноимённость зарядов и приблизиться друг к другу, не испытывая взаимного отталкивания? Ах, ах, — тут же поймал он себя, — какие прекрасные слова! Земляк по планете. А он, тонко организованный Клиффорд Марквуд, пытается этого самого земляка поймать, дабы укрепить или развеять подозрение гангстера. Для чего он играет эту дурацкую роль? Только ли оттого, что в услужении Коломбо для него есть какая-то надежда? Надежда на что? На то, что он выживет? А для чего?

— Послушайте, Фрисби, — сказал Марквуд, — для чего вы живёте?

Фрисби поднял глаза и посмотрел на Марквуда. Он, должно быть, ожидал улыбки, но Марквуд был серьёзен.

— Не знаю, — медленно сказал он. — А вы знаете? Вы человек образованный, а у меня четыре класса за душой. Вы даже книги, наверное, читаете. Вот и объясните, для чего вы живёте.

— Не знаю.

— А чего же вы меня спрашиваете?

— Мне на минуту показалось, что у вас есть цель в жизни. Что вы, в отличие от меня, знаете, для чего вы дышите и шевелитесь. Мы ведь все дёргаемся, как маленькие заводные игрушки. Бегаем, чтобы было что поесть, где поесть, на что купить, с кем лечь спать. Это всё не цели…

— А… Верно… Цель — это другое. У меня, если подумать, бывали цели…

«Лёгкое отклонение от нормы, — послышался в ухе у Марквуда голос машины, — разговор о цели имеет для Фрисби эмоциональную окраску».

— Какие же? — спросил Марквуд.

— Разные, — пожал плечами Фрисби, — в разное время разные. Бывают цели поменьше, бывают покрупнее. А бывают и такие, которые помогают жить.

«Ещё раз обращаю внимание, — пискнуло в ухе у Марквуда, — разговор о целях волнует его, но он старается держать себя в руках».

— Возможно, — кивнул Марквуд Фрисби. — Даже не возможно, а безусловно. Вопрос о другом. Ну хорошо, у вас есть цель. Вы её достигаете. Допустим. А что дальше? Вы ставите себе новую цель?

— Не знаю, — покачал головой Фрисби. — Я в философии не разбираюсь. Каждый живёт как может. Один одним — другой другим. Люди себе цели не ставят. Жизнь их ставит.

— А вам какие цели ставила жизнь?

— Разные. Я вот когда был совсем ещё сопливым, поставил себе целью стать сильнее одного мальчишки, который меня тиранил… — Фрисби слегка улыбнулся, словно ему было приятно вспоминать, как его тиранили. — Я устроил себе что-то вроде турника из куска трубы. Сначала я, не то чтобы подтянуться, даме висеть толком не мог, а потом пошло…

— И вы поколотили своего тирана?

— Да. Это был хороший день.

— Мне кажется, у вас должна быть сильная воля.

— Может быть, — пожал плечами Фрисби. — Не знаю.

— Но вы ведь, кажется, пристрастились к героину и всё-таки сумели бросить. Так, во всяком случае, вы говорили мистеру Коломбо.

— Это правда.

— Но бросить героин чудовищно трудно. Практически невозможно. Он же включается организмом в процессы обмена. Что вас заставило бросить?

«Все датчики регистрируют эмоциональное отношение к вопросу», — предупредила машина.

— Мне повезло, — еле заметно усмехнулся Фрисби. — Я полюбил одну девушку. А она повесилась. Из-за белого снадобья. Она, выходит, тоже была волевым человеком. Обычно нарки умирают медленно. Так, что они даже сами не замечают, как окочуриваются, не говоря уже об окружающих. Может, это потому, что и жизнь-то нарка трудно назвать жизнью… Так. А она решила умереть сразу… Тогда я и надумал бросить.

— Почему? Вы были потрясены её смертью? Я понимаю. Но всё-таки как вы бросили? Наоборот, в вашем состоянии тогда естественно было бы искать успокоения в наркотиках.

— Наверное, вы это понимаете лучше. А я думаю, что мне удалось всё-таки бросить из-за сильного чувства.

— Любовь к этой девушке?

— Нет, не совсем. Мне кажется, из-за любви того не сделаешь, что сделаешь из-за ненависти.

«Эта тема необыкновенно для него важна, — сообщила машина Марквуду. — Он справляется с волнением только усилием воли».

— Простите, Фрисби, я вас не совсем понимаю. Ненависть — это действительно сильная штука. Кого вы ненавидели?

— Был толкач, который сначала меня подколол обманом, а потом, когда Мэри-Лу — так её звали — всё старалась помочь мне бросить, он её убедил, что вдвоём бросить легче. Что она меня лучше понимать будет. В общем, и её приспособил к шприцу. Его-то я и возненавидел. Хотя, если как следует разобраться, — задумчиво протянул Фрисби, — я его возненавидел только потому, что уж очень сильно любил её. Вот ведь что получается, без любви не было и ненависти. — Он усмехнулся и покачал головой, удивлённый, должно быть, своим открытием.

— Ну и что, удалось вам ещё встретиться с ним?

— Да нет, всё это давно было. Одиннадцать лет назад. Так вот, вспомнил тут с вами. А так всё это дело забытое…

«Сильный сдвиг всех показаний датчиков. По-видимому, ответ представляет сознательную ложь», — пропищало в ухо Марквуда.

— А как его звали? — спросил Марквуд и посмотрел на Фрисби. И без анализа машины видно было, что вопрос был собеседнику неприятен.

— Не помню. Мало ли было толкачей. Если б я всех толкачей, с кем приходилось иметь дело, помнил, у меня б голова давно лопнула бы…