Ирина Ванка - Фантастические тетради

Коварная штука. Где угодно нарвешься. Если знать толком все нюансы и закономерности, можно неплохо заработать и на карточной колоде, и на аналитических прогнозах, что, впрочем, сильно друг от дружки не отличается. Знатоки Е-полярных закономерностей сравнивают мемобилизационные процессы с некой энерго-информационной фектацией в природе ЕИП и утверждают, что законы ее поведения не слишком отличаются от общих законов энергетического баланса. Но конкретных мировоззренческих прорывов в данной области познания пока не предвидится. В связи с этим (и в контексте сюжета) повис один существенный вопрос. Какова природа мемобилизационных образований, особенно если это продукт трансляции? Все зависит от качества работы. Информационщики решают эту проблему так: если природе лень приложить усилие — это будет похоже на Летаргические дуны. Если она постарается — получится чистый «манустральный» двойник или псевдоманустрал, имитирующий природу прототипа, обычно бестолкового навигатора. Такого сорта двойник несамостоятелен, вторичен, недолговечен, но впечатление производит вполне натурального. Фактически это даже не манустрал. Так, одно название. Манустральным можно назвать только способ его возникновения. В сущности, это копия природы с самой себя. Впрочем, как и Летаргические дуны — две крайности одного явления. Между ними можно поместить длинный ряд экспонатов, достойных будущего музея агравиталистики. На самом деле природа не так уж ленива, и Летаргические дуны — явление наиредчайшее. «Манустральных» же двойников пока что никто сосчитать не брался.

Глава 3

Звезды на окраине зоны светили чрезвычайно ярко и наполняли отсек естественным светом космоса. Звезды светили, как пограничные маяки заплутавшему в песках каравану. Их свет впитывала скорченная бумага, и Эссима, лежа на ковре, рассматривал конфигурации созвездий сквозь рукописный текст. Корабль несся по траектории блуждающего астероида и не делал попыток придать своему движению смысл. Время от времени Эссима извлекал из текста фразы и произносил громко, чтобы Нап-Кальтиат имел возможность оценить их, находясь на дальней периферии. Время от времени он заливался хохотом, вчитываясь в новые слова, или выбрасывал страницы, едва начав.

— Дом на спящем вулкане, — произнес он и положил свернутые страницы под голову. Воображению представилась странная картина, и он пожелал вникнуть в ее детали. Дом на вершине высокой горы, выстроенный то ли самоубийцей, то ли романтиком, мечтающим приблизить себя к небесам. Но от небес отделилась толстая перепончатолапая жаба, спустилась и ударила в грудь липким языком. Таким способом Нап обычно проверял реакцию. В лучшей форме Эссима со второго раза ловил тварь за язык. Теперь в мгновение он пропустил сотню ударов, один из которых пришелся в глаз. При таком удручающем результате теста навигатора ни один Кальтиат не решился бы зайти на борт. Существа этой расы страдали патологической осторожностью, хронической ипохондрией и занудливым характером. Если среднестатистический параноик перед стартом дважды тестировал системы корабля, то Кальтиаты не делали этого принципиально. Миллион тестов не способен был убедить их в абсолютной полетной надежности. Нап сполна был наделен всеми кальтиатскими «добродетелями», кроме одной, — врал, не испытывая угрызений совести. На этом фоне любая добродетель давала сбой, поскольку Эссима, как ни старался, так и не мог понять, действительно его друга не интересует мадиста? Или это тактическая маскировка? Интуиция предостерегала и настораживала: Кальтиаты не так уж уязвимы и безобидны, как их постаралась сделать природа. Но, с другой стороны, интеллектуальный уровень этих созданий был сильно завышен общественным мнением. Поймать за язык распоясавшуюся жабу Эссима мог даже в состоянии сна. Стоило подставить ладонь и выждать момент прямого попадания. Через десяток ударов тварь ловилась автоматически. И Эссима вскоре вернулся к раздумьям, наматывая жабий язык на запястье.

— Дом на вулкане, — повторил он. — Кто же на вулканах строит дома? Земля, должно быть, один к одному похожа на первобытную Альбу… То, что грело, — может обжечь. То, что давало крышу, — может стать могилой. Аритабор из другого логического порядка. Нап! — крикнул он. — Ведь посредники не знали, что такое вулкан?

Язык амфибии тощал, бледнел, но не кончался. Что также свидетельствовало не в пользу кальтиатского интеллекта. «Если б я делал игрушку, — думал Эссима, — она бы непременно кусалась и дралась за право получить свой орган обратно». Но Нап по природе никогда не был ни жадиной, ни агрессором. Он обладал свойством отдавать себя целиком по первому требованию кому попало. Даже самая черная неблагодарность не могла испортить удовольствие глобального самопожертвования. Не исключено, что именно доверчивость кальтиатов сделала их легкой добычей мадисты, а затем и мадистоозабоченных фактурологов.

— Что скажешь? — повторил Эссима.

— Что сказать? Может быть, не знали…

— Эти штуки, — он поднял вверх моток жилы, на котором повисало выбившееся их сил животное, — до знакомства со мной имели другой внешний вид?

— Кто знает… Может быть, имели…

— Попробуй мне слепить химеру с рукописного текста.

— Он слишком древний.

— Что? Утрачена ментаграмма?

— Не в этом дело.

— А в чем же?

— Манипуляции с древними подлинниками нежелательны.

— Почему?

— Потому что твоя планета, альбианин, нестабильна… Консервированная древность все равно что «аннигиляционная бомба». Ты можешь притащить за собой хвост, который столкнет равновесие агравитации.

— В каком направлении?

— Это уж… смотря как применить… — рассудил Кальтиат. — Если текст каким-то образом касается альбианской истории, я бы на твоем месте постарался от такого подарка избавиться. Не известно, с каким умыслом тебе подсунули его.

— А ну-ка, вылези, — Эссима выпустил жабу, — надо поговорить. — Пока его товарищ тащил свое трехметровое естество в направлении навигаторской, он аккуратно собрал с пола разбросанные листы.

— Что? — удивленный Кальтиат возник в контуре лифта.

— Сделай мне одолжение, свяжись с Копрой, скажи, что я согласен на них поработать.

Совсем не таким уж звездным показалось Эссиме небо над коприанской галереей. Совсем мертвым и бледным, как угрызения совести творца перед сотворением космоса. Здесь светила одна звезда, всем и каждому. Испокон тысячелетий. Именно ее мерцающих протуберанцев дожидался эксперт, не рискуя оставлять в одиночестве неожиданно сговорчивого партнера. Полупрозрачное экспертово тело румянилось в бликах, искрилось в припадках долгожданного счастья.