Станислав Гагарин - Три лица Януса

- Мне не до шуток, Хорст. Вы знаете, что к переходу на нелегальное положение у нас все готово. Тайники с оружием и припасами разбросаны по всей территории провинции, люди проинструктированы и ждут только сигнала.

- Считайте, что этот сигнал уже получен. Я уполномочен сообщить вам приказ обергруппенфюрера.

- Какого? - спросил Гетцель. - Моего или вашего шефа?

- Обергруппенфюрер СС Ганс Прютцман, руководитель всех отрядов "вервольф", в Берлине, а обергруппенфюрер Ганс-Иоганн Бёме находится в одном городе с вами, Гетцель... Я понимаю, что двойное подчинение вам не по сердцу, но дело-то ведь общее, мой дорогой.

- Слушаю вас, Хорст.

- Сейчас в городе паника. Правда, положение на фронте несколько стабилизировалось, и паника идет на убыль. Поэтому под шумок следует поторопиться с передислокацией штаба "вервольф". Здесь, на Ленсштрассе, вам нечего больше делать. Приступайте немедленно к уничтожению всех документов, оставьте только самое необходимое из имущества. Сегодня первое февраля... Значит, через два дня, третьего числа, вы должны будете перебраться в местечко Нойхойзер, это в шести километрах к северу от Пиллау. Если Кенигсберг будет взят русскими, действуйте согласно инструкции, находящейся в пакете под номером один.

- Все понятно, - сказал Гетцель.

- И вот еще. Завтра в 17.00 вас хочет видеть обергруппенфюрер. Да-да, именно тот, что к нам с вами поближе...

- Напутственная речь? - усмехнулся Гетцель.

- Вот именно, - сказал Вильгельм Хорст.

Когда войска 3-го Белорусского фронта прорвали линию Дайме, а правое их крыло разорвало цепь оборонительных сооружений "Гранц-Кенигсберг" и вышло к северным окраинам столицы Восточной Пруссии, паника в городе достигла наивысшего предела. В Кенигсберге перестали выходить газеты, закрылись магазины, хлебозаводы, по улицам черными птицами носились куски горелой бумаги - жгли архивы. Армия, еще ранее переведенная на самоснабжение, превратилась в шайку мародеров. Число дезертиров определялось уже трехзначными цифрами. Дороги были забиты беженцами и отступающими частями.

Одним из первых поддался панике гаулейтер Восточной Пруссии Эрих Кох. Его бегство в Пиллау подстегнуло остальных чиновников Кенигсберга. Гитлер прислал Коху категорическую радиограмму с требованием вернуться в Кенигсберг под страхом виселицы. Гиммлер отдал приказ по своему ведомству: расстреливать каждого, кто попытается покинуть город.

На всех дорогах появились заградительные отряды, состоящие из эсэсовцев; Эрих Кох вернулся в Кенигсберг, но теперь он превратился в номинального руководителя. В его отсутствие вся фактическая власть в городе перешла в руки военного командования, службы безопасности и крейслейтера Эрнста Вагнера.

Партийный вождь Кенигсберга, сорокапятилетний Эрнст Вагнер, не потерял присутствия духа в период общей паники. Он сумел навести в городе порядок, ежедневно выступал по радио с патриотическими речами, жестоко карал распустившихся подчиненных. Это он разжаловал президента полиции порядка Евгения Дорша в рядовые фолькштурмовцы, это он приказывал расстреливать мародеров на глазах специально приглашенных родных, это он начинал свои речи со слов: "Защита до последнего немца", а заканчивал словами: "Для нас солнце никогда не заходит... Мы никогда не капитулируем!"

- Вернер! Что вы делаете здесь? - спросил Вильгельм Хорст, встретив Шлидена на Штейндамм.

Сам он только что вышел из дома № 176а, где разместился II отдел гестапо. Хорст узнавал у штурмбанфюрера Рюберга, как идет расследование диверсии на элеваторе.

- Возвращаюсь к себе после совещания в штабе, - сказал гауптман.

- Что нового на фронте? - спросил Хорст.

- Можно подумать, что вы об этом знаете меньше меня, - обиженным тоном сказал Вернер.

- Бросьте, старина, нам ли обижаться друг на друга. Да еще в такое время...

- Что ж, у нас есть еще шансы, - сказал фон Шлиден. - Оружия достаточно, боеприпасов тоже. И потом, новое средство фюрера...

- Завидую вашему оптимизму, Вернер. - Хорст пристально посмотрел гауптману в глаза. - Мы так и не пообедали тогда с вами, Вернер, - сказал оберштурмбанфюрер. - Эта трагическая смерть вашего друга...

- Что вы курите, Вилли?

- Египетские, дорогой гауптман, - ответил Хорст, доставая из кармана шинели пачку.

- Вы просто чудодей, Вилли! В такое время - и египетские сигареты!

- Ладно вам, Вернер! - улыбаясь, сказал Хорст. - Закуривайте. И оставьте эту пачку себе. Вы тоже парень не промах. Умеете доставать неплохие вещи.

- Но сигарет таких мне не достать, - сказал, прикуривая от зажигалки, Вернер фон Шлиден. Рядом затормозил черный автомобиль.

- Алло, Хорст! - послышалось из кабины.

- Оберст фон Динклер, начальник военной контрразведки, - тихо сказал Хорст Вернеру. - В чем дело, господин оберст? - спросил он, подходя к машине.

- Мне известно, что вы едете за город. Я еду тоже. Обергруппенфюрер считает, что нам лучше поехать вместе.

Вильгельм Хорст махнул Верлеру рукой и, согнув чуть ли не вдвое свое большое тело, полез в автомобиль начальника абвера.

Вернер медленно шел по Штейндамм, с грустью посматривая на безобразные развалины некогда красивых зданий, обрубленные осколками ветви деревьев и черный от копоти снег.

Сложные чувства охватывали его, когда он видел, как гибнет красивый город, творение рук многих поколений трудолюбивых, умелых людей. Он знал, что это город врага, и помнил те кадры немецкой кинохроники, где, в пламени и дыму, рушились дома Сталинграда и Киева, Севастополя и Минска.

Много лет Ахмедов-Вилкс не был на родной земле, а увиденное на экране попросту не укладывалось в его сознании. Очевидно, если б он. увидел все собственными глазами, его сожаление по поводу истерзанного Кенигсберга поубавилось... Порою среди исковерканных воронками улиц и мрачных сгоревших домов ему вдруг вспоминались родные горы, синяя Кайсу, бегущая в ущелье, и серые сакли аула, в котором родились и любили друг друга его отец и мать. Эти видения не мешали Сиражутдину. А вот он боялся, как бы они не завладели им полностью, старался прогнать их прочь. И только иногда позволял себе поразмыслить над судьбой, надевшей на него, сына дагестанского народа, мундир офицера германской армии.

"Кто же я больше? - думал с улыбкой Янус. - Дагестанец, латыш или немец?"

Надо сказать, что думать о себе как о немце Сиражутдин имел все основания. Несведущие люди часто считают, что разведчик и после многих лет работы в другой стране остается тем, кем был прежде. Разумеется, основные принципы останутся неизменны. Но годы жизни среди людей иной национальности, необходимость быть таким же, как они, накладывают свой отпечаток. У разведчика вырабатываются привычки, манера поведения, традиционные взгляды, составляющие существо национального характера согласно новому паспорту этого человека.