Зиновий Юрьев - Чужое тело, или Паззл президента

— Приехали, Петр Григорьевич, — послышался голос Кости с водительского места. — Еле нашел, хорошо хоть хозяин мне подробно всё объяснил.

Петр Григорьевич с трудом вылез из машины и чуть было не упал — как-то за последнее время совсем он разучился сохранять равновесие. Да и какое, собственно говоря, нужно равновесие на краю могилы? На какую сторону ни упадешь — всё равно на дне ее окажешься.

Домик на тихой дачной улочке с худосочной травкой между светлыми лужицами был под стать хозяину — маленький, облупленный и покосившийся. А вот и сам хозяин. Семен Александрович подошел к калитке, снял с нее кусок ржавой проволоки, служившей, очевидно, задвижкой, и кивком пригласил всех в дом. Около «лексуса» остановилась тощая бело-желтая худосочная коза с прилипшим к шерсти засохшим репейником, внимательно рассмотрела автомобиль, словно прикидывала, стоит ли покупать такой, одобрительно кивнула реденькой, как у восточного мудреца бородкой, и пошла по своим козьим делам. А вместо нее машину стал разглядывать голопузый мальчишка лет десяти.

— «Лексус»? — деловито спросил он.

— «Лексус», — улыбнулся ему Костя.

— Тлиста?

— Четылеста пятидесятый, — засмеялся Костя, снимая смехом напряжение, которое, казалось, всё сжималось и сжималось вокруг них.

— Ис ты! — с восхищением сказал мальчик, шмыгнул носом и пошел вслед за козой.

— Проходите, — сказал Семен Александрович, — только не треснитесь головой о притолоку.

На пороге показалась рыженькая собачонка и с любопытством уставилась на пришедших. Наверное, это и есть Корлис-два, подумал Петр Григорьевич. В каком-то смысле его родственник. Родственник, прямо скажем, не слишком аристократический, потому что угадывались в длинненькой рыжей собачонке и забредшая когда-то в его родословную какая-то случайная такса, и скорее всего рыженький сеттер оставил свой окрас, и кто знает сколько совсем уж беспородных предков. В нос Петра Григорьевича пахнуло той же вонью, что он уже чувствовал, сидя рядом с Семеном Александровичем около памятника Пушкину, только в несколько раз более густой: смесь пыли, немытого тела, грязных тряпок, собаки и бог знает чего еще.

— Кофе? — спросил хозяин и усмехнулся. — Вы не смотрите на обстановку, зато кофе у меня хороший. Карт нуар, если вы в кофе разбираетесь.

— Спасибо, — сказал Евгений Викторович, с любопытством рассматривая несколько компьютерных мониторов, стоявших на столе, большой компьютер и бесконечное количество дисков, которые, казалось, заполнили всю полутемную комнату.

— Это что у вас, — спросил он старика, — сервер?

— Точно. ПК с такими объемами информации, с которыми я имею дело, не справляются. Но пейте кофе. Я гостей должен обязательно напоить кофе. Завариваю по особому рецепту, добавлю чуть-чуть… что я добавляю… — Старик на мгновенье задумался, и сердце Петра Григорьевича замерло в тоскливом ужасе: сейчас брякнет «клофелин». — А, да, соли, представляете себе… Странно на первый взгляд, но подчеркивает, так сказать, вкус.

— Спасибо, — сказал Евгений Викторович, с любопытством оглядывая комнату.

— Благодарить будете после, — сказал старик и разлил кофе в три чашечки. — Кому с сахаром, вот он, в банке, а молоко вон, в пакете.

Все подняли разномастные чашки.

— А правда, вкусный кофе, — кивнул Евгений Викторович, и Петр Григорьевич внутренне улыбнулся сквозь ставшее уже нестерпимым напряжение: новый рецепт — карт нуар с клофелином, если, конечно, старик действительно подсыпал ему снотворного. А может, это он ему подсыпал, и спит на самом деле не главный аналитик с русой чеховской бородкой, а сам он, Петр Григорьевич, и это ему мерещится вся эта чертовщина.

— Что-то глаза слипаются, в машине, наверное, укачало, — виновато пробормотал Евгений Викторович, и в следующую минуту голова его безвольно опустилась на грудь. Он спал.

Корлис посмотрел на спящего аналитика, тихонько тявкнул и вдруг так же тихо завыл, скорбно подняв вверх длинную мордочку.

— Ты что? — спросил пса Семен Александрович. — Не хочешь, чтобы я…

Нет, положительно спал не главный аналитик с чеховской бородкой, решил в конце концов Петр Григорьевич, а он сам, потому что собака — он это явственно видел — совсем по-человечьи отрицательно покачала головой.

— Раньше нужно было думать, — пожал плечами Семен Александрович, обращаясь не то к себе, не то к Петру Григорьевичу, не то к собаке. — Деньги принесли? — это уж он явно у него спрашивал, решил Петр Григорьевич, откуда же у собаки деньги. Он помотал головой, пытаясь привести мысли хоть в какой-то порядок.

— Да, вот здесь в кейсе ровно два миллиона рублей. Чуть больше шестидесяти тысяч долларов, можете пересчитать.

— Что? А… мы, кажется… что кажется? А, да, мы уже говорили на эту тему. Считать я ничего не буду и никаких денег не возьму.

— Как же, — испугался Петр Григорьевич и почувствовал, что все его внутренности проваливаются куда-то вниз, — мы же договаривались! — Голос его звучал умоляюще. — Я же…

— Да нет, — усмехнулся старик, — вы меня… это… не так поняли. Всё мы сейчас сделаем, и часа через два будете поглаживать новую для себя бородку… ну, не знаю, что вы еще захотите у себя пощупать и погладить. Но денег я решил не брать. И не спрашивайте, почему. Да потому что не нужны они мне… аб-со-лют-но! Понимаете? Да и брать деньги за лебединую песню как-то негоже.

— Какая песнь, о чем вы, не понимаю, — сказал Петр Григорьевич просто для того, чтобы скрыть и волнение, которое так и колотило его, куда там Паркинсону, и надежду, и страх.

— Не понимаете — и тем лучше. Что за глупая привычка стараться всё понять. Я в отличие от вас давно понял, что ничего не понимаю… Да! — вдруг выкрикнул он тонким голосом. — Не по-ни-маю! Почему такой гений как я вместо почета, мировой славы и Нобелевской премии кончает жизнь преступником в нищей хибарке в подмосковной Удельной? Почему? То-то же, — вдруг обмяк он. — Ладно. Клофелин в той дозе, что я подсыпал вашему… вашему… ну, теперь уже можно сказать не вашему сотруднику, а вам, будет действовать часа два, а работы у нас полно.

— Как это мне? — снова испугался Петр Григорьевич.

— Да привыкайте же вы наконец к тому, что скоро произойдет. Не стройте из себя в последнюю минуту невинную девочку. Сами же просили. Вам — не вам, я ж вам всё объяснял несколько раз! Этот, — Семен Александрович кивнул в сторону спящего Евгения Викторовича, — еще пока что ваш сотрудник, но скоро станет вами.

Семен Александрович достал откуда-то из-под стола два не то шлема, опутанных множеством проводков, не то странного вида фиксаторов. Господи, почему-то всплыла в памяти Петра Григорьевича строчка Окуджавы «и комиссары в пыльных шлемах…».