Борис Каминский - Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. А.И. на тему 1905 год. Общий файл.

Природу, однако, обмануть не удалось. После седьмой или восьмой рюмки политика заняла-таки свое почетное место. Стараниями Бориса математик к тому времени лишь беззвучно хлопал глазами. Был момент, когда он на мгновенье очнулся. К счастью, только для того, чтобы процитировать Экклезиаста: 'Все в мире суета и томление духа, но восьмое марта близко, близко'.

Наверное, Ильич устыдился неприличного продолжения, оттого, окинув окружающих орлиным взором мутных глаз, вновь впал в летаргию. На этот раз до утра.

Состояние Ильича не мешало Грише Фролову увлеченно решать мировые проблемы. Каждую свою мысль он предварял словами: 'Вы представляете себе, господин Доцент'.

В конце вечера Сергей Никифорович посоветовал Федотову не тянуть с открытием своего дела и непременно взять к себе Фролова. Помолчав минуту, он добавил, что в другой раз надо бы подготовить чертежи сложной детали, тогда и узнать о заводе удастся больше. По всему выходило - настоящую цель посещения завода скрыть не удалось. Нечто подобное Борис ожидал - начальник ведущего цеха промышленного гиганта не мог быть заурядным администратором. Прощаясь, Сергей Никифорович продемонстрировал Федотову еще одну российскую традицию:

- В другой раз непременно загляните на завод Дукса. Там вы найдете много интересного. Кстати, на Дуксе механиком служит мой двоюродный брат, можете смело к нему обращаться. Непременно поможет.

Уже входя в дом, Федотов с любопытством отметил, что мелкое шулерство с 'заказом' доставило ему эстетическое удовольствие.

Глава 9. О литературном творчестве, безграмотности и документах.

12 марта 1905. Гиляй уличает переселенцев в безграмотности.

Пообещав Гиляровскому сюжеты детективов, друзья взялись выполнять свои обязательства. Пахал естественно Мишенин. Пошарив в своей уникальной памяти, Доцент решил переложить на здешнюю действительность два романа Микки Спиллейна: 'Тварь' и 'Суд- это я'.

Все понимали - грамматика 'эпохи РФ' не могла найти никакого разумного объяснения. Можно писать с ошибками. Можно не знать грамоты. Но письмо, выполненное по грамматическим нормам начала ХХI века, невозможно было объяснить даже неграмотностью. Слишком отчетливо просматривались жесткие требования неких таинственных норм. Все это понимали, но по зрелому размышлению, уговорили этим делом заняться Ильича, мол все равно тебе делать нечего. Ильич вскоре втянулся, а через неделю уже посмеивался над друзьями, давая им уроки написания 'еров' и 'ятей'.

Сюжет первого романа он набросал довольно быстро. Судьями, естественно, оказались те же критики, т.е. Зверев с Федотовым. Двум 'маститым литераторам', написавшим пару десятков школьных сочинений, показалось сомнительным, что голый сюжет может быть правильно понят. В итоге многочисленных вечерних обсуждений получили некоторое подобие наброска будущего романа. В советах особенно усердствовал Дмитрий Павлович, возжелавший передать дух эпохи. Какой именно дух и какой эпохи он пытался передать, никто так и не понял, но против напора молодости Мишенин оказался бессилен. Детектив в результате стал 'несколько' отличаться от оригинала.

'Гениальное произведение' Дима отвез Гиляровскому. Было это позавчера, а сегодня все с нетерпением ждали репортера.

Был по-праздничному накрыт стол и приготовлены свечи. Оккупировав любимое кресло, Степаныч меланхолично наблюдал волнение Мишенина, что словно зверь в клетке мерил горницу шагами. Иногда он замирал, будто натыкался на невидимую стену. Остановки отчего-то непременно сопровождались движением бровей. Видимо, преграда тут же исчезала, отчего 'зверь' восстанавливал свой слоноподобный ход.

- Ильич, ну ты точно барышня в ожидании сватов.

- Борис Степанович, как вы не понимаете! Это же так трудно ... - Математик хотел еще что-то добавить, но, задохнувшись паузой, только махнул рукой и ускорил шаг.

- М-да, муки творчества неисповедимы. А шею ты, батенька...

Замерший напротив дома цокот копыт прервал попытку Федотова развить очередную глубокую мысль.

Мишенин, метнувшись к окну, застыл доберманом у своего наблюдательного пункта.

- Приехали, - обреченно вымолвил он, теребя накрахмаленный воротничок.

- Приехали, так приехали, - прокряхтел Борис, направляясь отпирать дверь.- Честно говоря, я подозреваю, что тебя сегодня не украдут, а жаль.

Мишенин, выравнивая идеально разложенные приборы, последнего явно не услышал. Он был весь в ожидании предстоящей 'справедливой' критики.

Видимо, волнение Мишенина передалось и Звереву, чем иначе можно было объяснить, что к дверям он успел первым.

Дальше произошло неожиданное.

Пинком 'отворив' дверь, в горницу ворвался разъяренный Гиляровский. Перекрестился, будто прошелся по матушке. Шумно плюхнулся на лавку. Рукав шубы лихо смел приборы к краю, а на свободное место рухнулась пухлая рукопись, демонстративно припечатанная могучей ладонью.

Побледневшему математику бросилось в глаза, что написанные его рукой листы были испещрены редактурами дядьки Гиляя.

Через мгновенье все синхронно повторили действия Гиляровского, молча влившего в себя свой любимый 'напиток'.

В тишине отчетливо звучал хруст квашеной капусты, перемалываемой челюстями собравшихся. Звуки эти слышал один Мишенин. Сомнамбулически опрокинув в себя рюмку, он замер, не ощущая вкуса.

- Кто это написал! - нос дядьки Гиляя, как красная стрелка компаса, уверенно повернулся в сторону Математика. - Кто, скажите мне, такой борзописец?

- А какие могут быть претензии к кроватям? - выпятив грудь, нагловато попытался спасти товарища Зверев.

- Что!? - нос с красными прожилками рванулся в сторону Психолога. - Не ваши ли слова, молодой человек, о месте рядом с парашей!? Я спрашиваю, - нос вновь повернулся к Математику. - Кто это написал?

На Мишенина было страшно смотреть. Бледный как полотно, он лихорадочно теребил мгновенно потемневший воротник. Федотов с восторгом наблюдал этот спектакль. 'Молодого дарования' ему не было жаль.

Оставив в покое воротник, Ильич с мольбой произнес:

- Владимир Алексеевич, это же проба пера. Мне очень трудно, неужели все так плохо?

Вместо ответа дядька Гиляй плеснул Мишенину, схватившему свою рюмку, словно спасательный круг.

- А ну, погодь! - рявкнул грозный репортер, разливая всем остальным. - Эдак вас, батенька, удар хватит. Вы мне скажите, где вы учились такому правописанию? Где?

Только сейчас до друзей стало доходить, чем именно вызван гнев грозного дядьки. Даже 'начинающий романист' догадался, что его дела не столь плачевны.

- Ну, это ...

Договорить Доценту не дал Федотов:

- Владимир Алексеевич, мы только учимся.