Роман Равдин - Человек без оболочки

Вернувшись, он первым делом пригласил к себе Альберта. Этот несомненно талантливый молодой человек отличался среди остальных его помощников веселым нравом и остроумием. Нередко ему приходилось упрекать парня в том, что своими разговорчиками он отвлекает других коллег от дела. Однако за последнее время Альберт заметно притих, словно утратил свой веселый нрав. Он молча копался в схемах или пропадал в препараторной.

"Когда же произошла перемена с ним?" — пытался припомнить Притт, но не успел. В двери появился худощавый юноша в небрежно накинутом халате. Засунув руки в карманы, он с независимым видом прислонился к дверному косяку.

— Закройте дверь и сядьте, — Притт указал на ближайший к себе стул и незаметно включил интерферентор. Это было последнее изобретение Альберта, основанное на принципе сложения звуковых волн. Теоретически рассчитать прибор помог Барнет. Интерферентор "гасил" колебания звука речи, не задевая волны других частот, скажем, звуки шагов, стук в дверь, рабочие шумы… И говорящие не услышали бы друг друга, если б они не экранировались от прибора.

Без всяких предисловий Притт приступил к выяснению мучившего его вопроса.

— Вас допрашивал профессор Вельзевул?

Бледное лицо парня залил румянец, в глазах заблестели злые огоньки.

— Не знаю профессора с таким громким именем. Но какой-то тип, действительно, беседовал со мной на позапрошлой неделе. Просвещал меня насчет современных отношений в нашем обществе. И, представьте, просветил настолько, что я окончательно убедился, каким был до сих пор круглым идио… идеалистом.

— Не буду оспаривать ваш вывод, — язвительно заметил Притт, — но как же наша тайна? Наш приоритет?! — сорвался он и стал почти кричать: — Как могли вы поддаться всяким пустым разговорам! Где ваша честь ученого!..

Но быстро утих, почувствовав ломящую боль в висках. И Альберт успел взять себя в руки. Лицо его приняло обычное свое ироническое выражение.

— Не говорите мне о чести, доктор. Если не хотите окончательно потерять мое уважение. Да, мы — ученые. Мы — рабочие люди, созидатели. А не политиканы. Не нам произносить громкие слова — "честь", "свобода"…

Студентом я впадал в бешенство, когда слышал слово "свобода". Сейчас, слава богу, иммунитет выработался! Для меня что "шлюха", что "свобода" — одинаково звучит![1] Вы говорите "честь ученого", а сами превратили человека, своего друга в подопытного кролика…

— Молчите! — стукнул кулаком Притт, — Мы вернем Барнета к нормальной жизни.

— Я молчал. Думал, это во имя науки. И помогал вам, как мог. Но во имя чего мы терзаем живой мозг, это совершеннейшее создание природы? Чтобы сделать из него обыкновенную вычислительную машину… Но ведь это чудовищный регресс! Зачем и кому нужна эта машина? Нашему Боссу? А еще кому?

— Прекратите болтать! — пришел в себя Притт. — Почему вы раньше не пришли ко мне с вашими сомнениями? А теперь, когда выдали тайну, предали наше общее дело, теперь заняли позу циничного нигилиста! Вам нужен прямой и ясный ответ? Его нет — прямого, ясного. Здесь все очень сложно… Вы слишком молоды. Но хоть это можете понять? Мы обязаны завершить цикл начатых работ! Это заказ корпорации, которая финансирует нашу работу.

— А честь ученого? Ее ведь никто не финансирует… Увы, финансируют только предательство. А честь покупают за миллион долларов.

Притт вскочил:

— Ах, вот оно что! Ну, слава богу, теперь все ясно. Фирма "Вега" и вам предложила ангажемент, — он растерянно улыбнулся, потирая лоб. Голова его все еще была полна туманом после анабиоза, и стоило ему погорячиться, как туман плотнее охватывал сознание, опускался на глаза…

— Да-а-а… Теперь все ясно, — задумчиво повторил он и сел в кресло.

Посмотрел на Альберта уже другими, просветленными глазами: и туман отступил, и на сердце повеселело.

— Попрошу вас, — сказал он совсем другим, очень мягким тоном, — позовите сюда Макса и возвращайтесь вместе с ним. Я чувствовал, что надо было бы и вас посвятить в это дело, но так и не сделал этого. Ладно.

Возвращайтесь вдвоем. А затем я хочу посоветоваться с вами по очень серьезному делу…

Глава пятая. ПЛЕННИКИ СЕНСАЦИИ

— Разум и корысть — План взятия крепости — Смех-убийца — Завещание Миллса — Лансдейл расставляет капканы — Ночной визит — Подземная экспедиция — Беседа об укреплении кадров — День "икс"

Когда, казалось, трудности остались позади, мозг без изъяна был извлечен из черепной коробки и благополучно водворен в приготовленный для него саркофаг, случилось непредвиденное. Новый пленник отказался вступать в контакт с экспериментаторами. Он, — свидетельствовала запись в лабораторном журнале, — "не вышел на связь". Как ни трудился Притт у своего биотрона, какие только варианты ни испробовал, "алтарь сатаны" оставался бессильным, ничем не мог ему помочь. А между тем, все свидетельствовало о том, что мозг не погиб. Электрическая активность его оставалась достаточно высокой, не говоря уж о прочих физиологических функциях, которые поддерживались безукоризненно.

Мозг принадлежал тридцатидвухлетнему специалисту по эргономике[2] и поэтому был особенно дорог. Мистер Майкл приложил все свои недюжинные способности, чтобы достать, и притом без шума, мозг именно такого профиля. В будущем ему предназначалась роль управляющего металлургическим комплексом.

Дабы ученые "напрасно не волновались", мистер Майкл по специальному указанию Босса объяснил им, что человек этот — убийца своей жены, приговорен к газовой камере, что перед казнью согласился продать свой мозг Корпорации.

И в доказательство директор Научного центра показал это завещание приговоренного, скрепленное подписью и печатью нотариуса.

На стол им подали уже подготовленное к операции тело незнакомца под глубоким наркозом. А когда они покончили с ним, тело увезли, как им сказали, в тюрьму, где должны были совершить казнь приговоренного и погребение.

Мистер Майкл предупредил Притта, что сразу же после пробуждения мозга тот должен, используя "ГЭМ", разрушить личность этого человека, не вступая ни в какие разговоры с осужденным.

— По существу-то казнили его мы, — заметил многозначительно Альберт, когда все они собрались у кофейного автомата в комнате отдыха.

Наступило тягостное молчание. У Притта готово было сорваться резкое возражение, но оно застряло где-то в горле. Ему вдруг остро захотелось услышать мнение своих соратников, с которыми делил он всю тяжесть моральной ответственности за столь ужасные эксперименты.