Виктор Федоров - Метагалактика 1993 № 3

— Мисс Дортон и мистер Астон прибыли два часа назад, сэр.

— Благодарю вас, Джонатан, вы очень правильно сделали, что пригласили их именно сюда.

Я был настолько ошеломлен этой невероятной, не укладывающейся в голове реальностью, что поначалу, вероятно, произвел на присутствующих самое странное впечатление, с трудом связывая в речи отдельные фразы, и не зная, куда деть глаз. К моему счастью Астон еще долго и захватывающе описывал красоту здешних нетронутых мест, что и дало мне определенную возможность несколько, привыкнуть к тому, что все это происходило не во сне.

Не переставая восторгаться красноречию и убедительности, с которыми старый стряпчий вел свой рассказ, мисс Дортон мило улыбалась каждому отдельному его эпизоду, но от меня уже не могло уйти то, что все ее мысли витали где-то совсем в другой стороне. Мне стоило только встретить ее глаза, как я ловил эти преисполненные нежности и страсти легкие, чуть тревожные и застенчивые взгляды, именно такие, о которых я не переставал думать по ночам с самого первого дня нашего знакомства. Уже сейчас, стараясь не слушать о чем говорил Астон, я вновь предавался тому незабываемому состоянию блаженства и сладкой грусти, которое мне внушал запечатленный в душе и памяти навсегда образ юной леди. Мне стоило немного освоиться, как в какой-то миг были забыты все ранние обиды и страдания. Трепетные порывы воцарившейся в гостиной свежести и непревзойденной красоты сделали мое тело невесомым.

Вряд ли за все свое долгое существование старое поместье когда-либо видело такой блеск и неповторимое великолепие. На фоне потускневших гобеленов и неизвестно когда и кем написанных полотен, под тяжелыми сводами мрачного, изъеденного стариной потолка моя нежданная гостья казалась нежным молодым цветком, имевшим божественное, внеземное происхождение. Посматривая то на нее, то на неподалеку стоявшего Джонатана, я, казалось, видел перед собой две противоположные грани одного мира, восхищаясь радостью жизни и холодея от мысли о неизбежности ее последнего заката. Наверное только здесь, онемев от присутствия своего идеала, я начинал понимать что такое ужас и любовь — то, что я пережил и что позволило мне постигнуть самую глубокую и захватывающую тайну бытия.

Когда-старый Астон окончательно исчерпал все свои темы, я вновь стал испытывать заметную неловкость, причина которой во многом так и оставалась для меня непонятной. Я возлагал окончательную надежду на совместный ужин, однако невзирая на мое настойчивое предложение, стряпчий на этот раз не дал себя уговорить и, сославшись на необычайно важные дела, вскоре оставил меня в обществе дам. Его экипаж наделал столько грохота, что встревоженный тем, как бы у него не отвалилось колесо, я невольно подошел к окну. Повозка уже исчезла за углом дома, но я все продолжал стоять не шелохнувшись, как-то совершенно по другому взирая на огромный силуэт поющей скалы.

— Это и есть то, мисс Дортон, о чем только что говорил стряпчий, — не поворачивая головы, промолвил я. — Я уверен, что вам даже трудно представить какой захватывающий голос у этого каменного чуда, от которого содрогаются толстые стены дома. Вряд ли кому было и будет суждено кроме меня слышать нечто подобное.

Поскольку ответа не последовало, я невольно обернулся и тут увидел, что гостья стояла почти рядом со мной, смотря на меня так, будто грандиозной скалы, как и всего остального вокруг, просто не существовало. То, что мелькало в ее глазах своей неожиданностью и прямотой казалось самым трепетным сновидением, за один только миг которого я готов был отдать все. Сейчас, преодолев растерянность, мне достаточно было сделать только один встречный шаг, чтобы юная леди оказалась у меня в объятиях, но я, так и не шелохнувшись с места, не нашел ничего, как с редкой неуверенностью предложить недолгую прогулку к скалам.

Тяжелый вздох, вырвавшийся из груди мисс Дортон, вновь затуманил мое сознание. В эти минуты, впервые начиная ловить себя на мысли, что я перестаю быть самим собой, наибольшим благом для меня было вновь провалиться на дно каменного колодца, где я уже не мог встретиться с этими большими, страстными глазами. В глубокой тайне я надеялся, что мисс Дортон поймет моё настроение и откажется от предложенной прогулки, но я ошибся — мою случайно пришедшую в голову затею она восприняла с какой-то нескрываемой надеждой. И вот, около шести вечера, взяв с собой служанку, мы неспеша вышли из дома.

Если кто и испытывал искреннее восхищение здешними ландшафтами, то это была молодая Сюзанна. Возвышавшаяся на своем незавидном постаменте гигантская поющая скала настолько привлекла ее любопытство, что позабыв о нас, девушка стала заметно отставать и вскоре удалилась на такое расстояние, что мне пришлось обратить на это внимание мисс Дортон.

— Вы допускаете возможность, что с ней что-то может случиться? — раздраженно заметила она, даже не оглянувшись в сторону служанки.

— Нет, но здесь много оврагов и острых камней… — виновато ответил я, с затаенным дыханием догадываясь о причине столь резкого ответа гостьи.

Мои предположения и на этот раз оказались верны. Почти всю дорогу к поющей скале мисс Дортон в самых мрачных и серых тонах рисовала покрытые тучами картины своего существования, прямо не указывая причину, но и не переставая намекать на целительное влияние нашей встречи. Даже в ее голосе теперь не осталось ни той гордости, ни высокомерия и прохлады, которые я так тяжело переживал, запираясь в пыльном подвале своего городского имения. На какие-то мгновения ее речь, приближавшаяся с каждой фразой к страстному признанию, неожиданно возвратила меня в лоно прежних чувств, но это были действительно лишь мгновения. Столько дней пребывания под сводами дома Хугнеров превратили меня в нечто неживое и бездушное, чье покрытое каменным панцирем сердце стало неспособным распахнуться перед свежим порывом нежности и любви. Слушая мисс Дортон с жаром в груди, я тем не менее смотрел на нее с жалостью и тоской, тщетно пытаясь понять, что все таки вызвало в моей душе столь непостижимый крутой перелом. Одни воспоминания о образе юной леди до сих пор вселяли в меня сладострастный трепет, но стоило ей предстать во плоти, как это самое величайшее наслаждение превращалось в ничто именно так, как попавший к подножию гигантской поющей скалы человек превращался в крошечное насекомое. Даже самый нежный и горячий поцелуй, то, о чем я раньше не смел мечтать, был сейчас для меня чем-то ненужным и пустым, неспособным поставить надежный заслон пробуждению тех чувств, которые неумолимо подстегивались каждодневным соприкосновением с полной ужаса и тайн жизнью старого поместья.