Алексей Курганов - Метагалактика 1993 № 1

Альманах «Метагалактика» № 1 (1993)

Бродяга

Алексей Курганов

Ночной посетитель

В тот декабрьский вечер я, как обычно, к шести часам вечера приехал в больницу на дежурство. Декабрь, по-моему, не самый лучший месяц в наших краях, имею в виду погоду. Вот и в тот вечер на дороге был сильный гололед, мела поземка. Над крышей моего старого «жигуленка» тускло мерцали холодным цветом далекие звезды, а перед самым поворотом к больнице фары выхватили из чернильной темноты (дорога наша, как, впрочем и большинство дорог в сельской местности, совершенно не освещается) контуры одиночного барака, в котором до недавнего времени жил веселый народ дорожные рабочие, которые, так и не достроив дорогу на Ильинку, уехали с первыми заморозками, и теперь в бараке никто не жил, вид у него был откровенно заброшенный, неприятно черневший провалами выбитых окон.

Да и сама больница встретила меня довольно унылой, будничной картиной: как и всегда, по коридору, томясь от безделья, слонялись больные, которых мы относим к категории ходячих, дежурная медсестра занималась вечерней раскладкой лекарств. Хотя, если откровенно, раскладывать-то особо нечего: даже элементарный анальгин в последнее время поступает с перебоями. По старенькому «Рекорду» в буфете показывали каких-то патлатых, орущих в микрофоны юнцов, а в горшках на подоконниках пылились кактусы и с месяц назад привезенные из города нашим завхозом какие-то непонятные, ядовито-желтые цветы, которые я подумывал как-нибудь незаметно для нашей «завши», зав. отделения, по-командирски суровой и по-деревенски пышнотелой Анны Ивановны, страстной пропагандистки разведения в больнице всей этой больничной флоры… «Как вы не понимаете, Андрей Андреевич, что цветы, живые, заметьте, живые цветы, для больных представляют в некотором роде психотерапевтическое средство!» — «Да понимаю, понимаю, Анна Ивановна, но уж извините, больно казенный вид у ваших одуванчиков, или как их там…» — «Это амарант и гипосфила из семейства гвоздичных! А вы, Андрей Аркадьевич, оказывается, довольно злой человек…» итэ дэ, и тэ пэ. В общем, незаметно для Анны Ивановны я подумывал спровадить все эти «амаранты» куда-нибудь в другое место. Лучше всего — на помойку. Тем более, что у последнего увлечения Анны Ивановны, этой самой ядовито-желтой гадости, вид в последние дни был чересчур унылый, по-моему, эти цветы начали увядать, хотя особых причин для этого не было…

Дежурство проходило как обычно, без особых волнений и без ЧП. В восемь «скорая» привезла и после моего осмотра увезла в город, в хирургическое отделение, молодого парня с «острым животом». Было похоже на язвенную болезнь желудка, но кто знает — вдруг начинается аппендицит или прободение? Так что, как говорится, от греха подальше! Чуть позже пришла старушка. «Голова, милок, болит. А уж как кашляю, как кашляю!» После осмотра и обследования я поставил ей диагноз: токсическая форма гриппа и отправил в третью палату, там как раз утром освободилось место. Кто-то, возможно, удивится такому диапазону диагнозов — от язвенной до гриппа — но ничего особенного здесь нет: больничка наша обычная, сельская, пятьдесят коек, и для жителей окрестных деревень мы с Анной Ивановной терапевты, и хирурги, и гинекологи, и Бог весть чем нам еще приходится заниматься еще. Нет, сложных больных, конечно, отправляем в город, там специализированные отделения, ну, а если считаем, что можем справиться сами, то оставляем у нас. Так что работа достаточно интересная, работать можно, да и само здание больницы, хотя и построено полтора века назад здешним помещиком-доброхотом Ильей Павловичем Шапошниковым, но все еще довольно крепко и еще простоит, пожалуй, не один десяток лет. Здесь как раз впору по-стариковски посетовать: да, умели раньше строить, умели, не то что сейчас. А, впрочем, действительно умели: стены в нашей больничке толстенные, в три кирпича, так что тепло держат — будь здоров! Перекрытия и стропила на крыше из лиственницы, вечное дерево, рамы на окнах высокие, двойные. Отдельно можно сказать про двери, это краса и гордость больницы, если о наших дверях хотите узнать более подробно, почитайте «12 стульев» Ильфа и Петрова, наши двери — копия альхеновских.

Нет, больничка наша очень даже ничего, но зато этого не скажешь о месте, в котором она расположена. Представьте себе: огромный одичавший парк, почти лес, на самом краю деревни, и вот в самом центре этого парка-леса — мы. С освещением плоховато, всего два фонаря: один у съезда с дороги на Ильинку, другой — прямо перед больничным крыльцом. Честно сказать, в первые месяцы меня порой просто жуть брала, особенно зимой, когда у нас смеркается в четыре-пять пополудни. Бывало, глянешь в окно, а там — черные мрачные стволы и какой-то мертвенно-сизый свет между ними. И все. Ни огонька, ни звука, кроме тоскливого завывания ветра в оставшейся от дымохода трубе, все собираюсь ее разобрать, но никак руки не доходят. Даже когда работяги-дорожники в том бараке жили и то как-то повеселее было: то огонек мелькнет, то кто-нибудь по пьянке «русскую народную» исполнит во всю мощь своих закаленных легких. Все-таки людьми пахло. А сейчас — бр-р… Но время шло, и я постепенно к этой дикости привык, и сейчас даже испытываю странное удовольствие: там, за стеной — холод и мрак кладбищенский (не подумайте, что намекаю на то, как мы здесь лечим; Вырвалось исключительно из-за красного словца), а здесь — тепло, светло и, как говорится, мухи не кусают. Что ни говорите, в таких элементарных житейских удобствах тоже есть своя прелесть!

…ОН появился на пороге больницы что-то около полуночи. Пришел сам, как говорят врачи и моряки — своим ходом. Я и это время как раз находился в приемном покое, от нечего делать листал какой-то литературный журнал, оставленный здесь одним из больных. Больница уже давно спала, даже самые неугомонные — старики из седьмой палаты, — и те угомонились. Было тихо, и поэтому резкий двойной звонок от входной двери прозвучал до того неожиданно, что я вздрогнул, вскинул голову и взгляд мой случайно зацепил желтый цветок, ту саму, «амаранту», стоявшую в горшке на подоконнике. Помню, у меня как-то неприятно сжало сердце: я увидел, что цветок тоже отреагировал на звонок! Да, да — отреагировал! Амаранта моментально съежилась, бледные лепестки безвольно, без всякого сопротивления, поникли и даже сам желтый цвет приобрел какой-то блеклый, умирающий оттенок…

В приемный покой, сонно зевая, вышла-выкатилась медсестра, Татьяна Федоровна, пожилая спокойная женщина, размерами, пожалуй, не уступающая нашей «завше». Я услышал как звякнул старинный, еще дореволюционной ковки, засов, услышал недовольно-сонное бормотание Татьяны Федоровны, отложил в сторону журнал (в котором все равно было нечего читать) и, в общем-то, с недовольным видом, повернулся к двери.