Любомир Николов - Червь на осеннем ветру

Опять наступило молчание. Ведущий смотрел на Лемховича с кислой миной. Беседа пошла совсем не в том ключе, на который он рассчитывал.

— Профессор, вы первый открыватель, с которым я встречаюсь, — запнулась домохозяйка. — Извините за любопытство. Вы можете припомнить, как у вас возникла мысль о создании видеона?

— Конечно, помню… Это было очень давно. Но подождите, я должен рассказать вам об Игнасио…

5

Игнасио сидел у двери хижины и делал вид, что не имеет к происходящему никакого отношения. Даже не шевелился, лишь уголки его губ слегка подрагивали, но четверых солдат это не интересовало. Под руководством сержанта они перетряхивали бедные пожитки, перевернули старую дощатую кровать, разодрали соломенную подстилку и в смятении огляделись вокруг. В тесной хижине человеку скрыться негде.

— Здесь он! — взревел в бешенстве тучный сержант. — Проклятие, говорю я вам, он должен быть здесь!

Выскочив наружу, он схватил Игнасио за плечи и затряс его изо всей силы.

— Ты спрятал его, негодяй! Говори, где он, или я спалю тебя вместе с твоей хижиной!

— Воля ваша, господин сержант, — кротко опустил голову Игнасио. — Можете делать что хотите, но с полудня я не видал ни одной живой души. Послушайте, отвяжитесь от меня и поищите вашего раба в другом месте, пока он окончательно не дал деру.

Сержант зло сплюнул, вытер вспотевший лоб и опять зашел в хижину. Оттуда долетел его отчаянный голос:

— Он должен быть где-то здесь, должен! Мадре де диос, сеньор Мадейра взбесится, если узнает, что мы его проворонили! Что вы лыбитесь, идиоты? Может, думаете, вам это сойдет с рук?

— Господин сержант, этот человек, наверное, прав, — несмело проронил один из солдат. — Разве вы не видите — здесь никого нет.

Игнасио оглянулся. Стоя посреди хижины, сержант нервно кусал губы и не знал, что ему делать. Он не мог отделаться от чувства, что сбежавший раб спрятался где-то поблизости. Но каждая минута промедления умаляла шансы его найти.

— Сволочи! Все вы сволочи! — мрачно пробурчал сержант. — Ладно, пошли.

Впившись в него глазами, Игнасио не заметил, как за его спиной проползла змея и вползла под дощатый настил хижины.

— Дай пройти! — сердито крикнул сержант и столкнул Игнасио с деревянной ступеньки, хотя места было достаточно.

Один за другим солдаты вышли из хижины. На секунду сержант остановился и огляделся, выбирая, какой дорогой идти. Игнасио вздохнул с облегчением. Еще чуть-чуть, и он спасен, а дальше будет легче.

Внезапно из хижины донесся пронзительный крик. Солдаты удивленно оглянулись. Прямо у них на глазах доски пола взлетели вверх, и из образовавшейся дыры выскочил полуголый негр с посеревшим от страха лицом.

— Вот он! — торжественно взревел сержант.

Одним прыжком негр вылетел в дверь и побежал к кустам. Солдаты не успели опомниться и только смотрели ему вслед.

— Стреляйте, сволочи! — орал сержант. — Огонь!

Один из солдат поднял ружье и нажал на курок, не целясь. Прогремел выстрел, но негр продолжал бежать. Вторая пуля тоже его не догнала. До кустов оставалось шагов десять, когда раздался третий выстрел. Негр охнул, схватился за поясницу и рухнул на землю.

Сержант оглянулся. В его маленьких черных глазках блеснула радость. Он поднял руку и указал пальцем на Игнасио.

— Арестуйте этого человека!

Прозвучал финальный аккорд, телеэкран на секунду погас, потом появилась диктор и с улыбкой объявила:

— Дорогие зрители, вы смотрели седьмую серию кубинского телесериала «Жизнь Игнасио». Следующую, восьмую серию смотрите в среду, в…

— Черт! — воскликнул сидящий у телевизора мальчик.

— Филипп! — строго сказал Лемхович. — Сколько раз я просил тебя не ругаться?

— Это нечестно! — обиженно пробормотал мальчик.

Лемхович выключил телевизор — там пошла какая-то реклама — и обернулся к сыну.

— Что, по-твоему, нечестно?

— Ну, это… — Филипп неопределенно махнул рукой. — Почему Игнасио не обернулся? Только чуть-чуть глянул бы в сторону, увидел бы змею и прогнал. Тот, толстый, уже совсем уходил.

Отец пожал плечами.

— Ну, фильм уже снят, и ничего нельзя изменить. Он останется таким, какой есть, для всех зрителей, и всякий раз, когда его будут показывать. Можешь хоть десять раз смотреть, змея все равно вползет в хижину.

— Да знаю, знаю, — нетерпеливо кивнул мальчик. — Я — о другом. Неужели нет никакого способа освободить Игнасио?

Лемхович немного подумал. Он не был сторонником «потакания» детским капризам. Предпочитал разговаривать с сыном, как со взрослым. Марта иногда выговаривала ему за это, но Филиппу нравилось.

— Понимаю, что ты хочешь сказать, сынок, но такого способа нет. В конце концов, Ингасио на экране всего лишь подвижный образ — лишенный собственной воли, способности принимать решения. И так ведь не только с ним одним, но с экранной действительностью вообще. Однажды зафиксированная, она не поддается изменению. За создание фильма мы платим высокую цену — отказываемся от случайностей, которые являются неотъемлемым элементом реальной жизни.

В глазах Филиппа вспыхнули воинственные огоньки.

— Слушай, пап, не вешай мне лапшу на уши! — не слишком почтительно заявил сын (во время спора ему это дозволялось). — Объясни по-человечески, почему мы не можем дать свободу Игнасио?

Лемхович вздохнул. И сегодня вечером ему, похоже, не удастся поработать. Статья не дописана, в редакции уже сердятся, а он спорит тут с сыном на какую-то бессмысленную тему.

В тот момент он не мог даже предположить, что через пять лет эта тема принесет ему Нобелевскую премию.

Сидя в студии, Лемхович вспомнил тот далекий вечер и свое смятение при споре с упрямым мальчишкой. Вспомнил, как долго вертелся в кровати, напрасно борясь с бессонницей. Где-то в полночь осторожно встал, чтобы не разбудить Марту, поднялся на антресоли и начал рыться в старых журналах. Что-то такое там было, он уверен. И он действительно нашел — пожелтевший, пыльный экземпляр «Журнала де ля електронисьен» 2003 года со статьей Шарля Терлье.

— На следующий день я принялся за общие вычисления, — продолжал он. — Просчитал, каким объемом памяти должен обладать компьютер, чтобы можно было разыграть историю Игнасио. Цифры получились чудовищными. Я уже был готов бросить это дело, но понимал, что овчинка стоит выделки. Если у меня выйдет, то мир получит новый вид искусства — телевизор, способный бесконечно долго разыгрывать любые истории, которые мы ему зададим. Кажется, именно тогда мне пришло в голову название «видеон». Может, не самое удачное, но как-то привилось.