Светлана Ягупова - Феномен Табачковой

Учитель из него оказался никудышный. Нервы его чуть не лопались, когда, скажем, вместо стаккато, пальцы учеников судорожно раскорячивались на клавишах или аккорды вопили ужасными диссонансами.

- Легче, легче, бемоль в твою душу! - стонал он, затыкая уши пальцами. - По-твоему, это си-диез? Шимпанзе-шизофреник - вот ты кто! - снижал он голос до зловещего шепота, еле сдерживаясь, чтобы не трахнуть ученика по пальцам.

О таком ли будущем для сына мечтала Вера Герасимовна! О таком ли будущем мечтал он сам, едва не с пеленок гоняя гаммы и играя чуть ли не на всех инструментах, существующих в мире? Белая манишка, черный фрак, вознесенная над головою дирижерская палочка - милые сны юношеских лет!

- Человек тем и прекрасен, что стремится к невозможному, - неуклюже успокаивала его Марина. - Мало ли кто в ком погиб. Я, к примеру, мечтала стать мороженщицей.

Орфей долго хохотал над этим признанием и на время успокаивался, сраженный житейской мудростью. В конце концов что ему надо? У него целы руки-ноги, великолепная жена, похожая на киноактрису, двое замечательных ребятишек. Кто-то срывает лавры на конкурсах? Пишет музыку? Ездит по заграницам? Ну и пусть, пусть. Баловней судьбы так мало, что не стоит огорчаться.

- А подай-ка сюда кифару, - с усмешкой бросал он жене. И Марина радостно срывала с гвоздя гитару. Она любила семейные вечера с тихим бряцаньем струн и дуэтом их негромких голосов, чтобы не разбудить уснувших детей. Сидели, прижавшись плечами друг к другу, и было так уютно, так хорошо.

- Ничего, Мариша, - говорил он. - Как-нибудь выберу время, напишу песню, и ее подхватят все эстрады. От одной песни можно стать миллионером.

- Разве мы плохо живем? - хмурилась Марина.

- Детка, мне жаль тебя, ты не знаешь, что такое жить хорошо. - Он воодушевлялся; - Предположим, песня и в самом деле удалась. На манер Тухманова. Только бы найти поэта подходящего. - Перебирал в уме местных авторов и тяжко вздыхал: - Не подходят!

- Возьмем что-нибудь у Цветаевой или Сильвы Капутикян, - загоралась его идеей Марина. - Да мало ли поэтов на свете!

Орфей задумывался и опять отрицательно качал головой.

- Не подходят. Чего-нибудь свеженького хочется. А еще лучше написать оперетту, всего одну. Но такую, как, скажем. "Белая акация" или "Севастопольский вальс". И все. Можно на службу не ходить, потому как образуется ежемесячная рента Заманчиво? А что, не боги горшки обжигают!

- И что дальше? - интересовалась Марина.

- Что? Да, господи... Как что?! - Завьялов не находил слов, отбрасывал гитару, вскакивал и, яростно жестикулируя, начинал бегать по комнате. Нет, ты наивный человек. Спрашиваешь, что?

- А в самом деле, что? У нас ведь почти все есть.

Завьялов плюхался на диван лицом в подушку и беззвучно трясся в смехе. Потом опять вскакивал и, поднеся к Марине пятерню, загибал пальцы:

- "Жигули" - раз, дача у моря - два. Поездки по стране и за рубежом. Одеть ребятишек и себя во все наимоднейшее. Да боже ты мой, мало ли!.. И, прикрыв глаза, видел себя за рулем или в шезлонге на скромной собственной даче где-нибудь под Коктебелем или в Ливадии. А поклонницы! Нет, Марина по-прежнему будет его путеводной звездой, но у популярной личности не может не быть поклонниц. И это вовсе не безнравственность. Наоборот, поклонницы еще и будут благодарны ему, как его мамаша осталась навсегда благодарна приехавшему на каникулы курсанту.

Воображение у Орфея Завьялова было не просто ярким, а могучим. Положим, стоило ему представить, что он ест пирожное, как мгновенно появлялось ощущение сладости во рту и легкой сытости. В этом чудесном воображении и крылась его беда, так как, что-либо представляя, он тем самым как бы приобретал желаемое и терял всякую волю достичь этого наяву.

Марина догадывалась об удивительном свойстве супруга и с рассеянной грустью слушала его болтовню о даче и машине, думая о том, что бы такое сварганить завтра на утро и как бы не забыть отнести а химчистку костюм Орфея.

Так бежали неделя за неделей. Сочинение песни и оперетты откладывалось со дня на день, и червячок неудовлетворенности все подтачивал душевное здоровье Завьялова. Мечтания его тускнели, отцветали и обретали окраску злобности.

- Ясное дело, не подмажешь, не поедешь, - все чаще и чаще повторял он.

- Но ведь ты еще ничего не написал, - говорила Марина.

- А зачем? Все равно без толку. Взгляни, какие бездари процветают! Разве тут пробьешься?

- А ты попробуй.

- Стоит ли зря силы тратить?

Потом все-таки решил - стоит.

- Я понял, в чем дело, - сказал он однажды Марине. - У меня нет судьбы. Яркой, значительной. Говорят, что первую песню сочинил охотник, который ничего не убил. Мне бы хоть немного пострадать. Давай на время расстанемся.

Марина обиженно пожала плечами, вздохнула и согласилась.

Орфей укатил к родной тетке в Краснодар. Но вскоре понял свою ошибку нужно было ехать в какой-нибудь промышленный центр, а не в этот, цветущий девушками. Словом, страдания не удались, и он вернулся к Марине и крючкоруким баянистам.

И вот как-то жизненная плоскость Завьялова накренилась так круто, что он стремительно полетел вниз. Началось это в тот вечер, когда он, усталый и удрученный очередным сражением со своими учениками, возвращался домой. В ушах его уныло и навязчиво звучал бетховенский "Сурок", эта наивная классика, которой баянисты ежедневно изводили его, когда на углу у "черной аптеки" его цепко ухватили за плечи. Орфей обернулся. Кудлатая, как у цыгана, голова, смуглое лицо с блестящими белками глаз обрадовали его несказанно. Генка Туркалов, бывший одноклассник Завьялова, с которым они не виделись с выпускного вечера, крепко держал его медвежьим обхватом рук и щерился белозубой улыбкой. И от этой улыбки на Орфея повеяло минувшим детством, мальчишеским озорством, будто чья-то добрая, всемогущая рука взяла за ворот, изъяла из озабоченной взрослости и забросила назад, в школьные времена.

- Генка, черт! - они обнялись.

Туркалов прибыл в их школу из Балаклавы, где-то в середине седьмого класса, называл себя потомком листригонов и одновременно уверял, что в нем течет кровь древних греков и генуэзцев. Позже Завьялов понял, что значение слова "листригоны" было для Генки туманным, иначе он не причислил бы себя к родственникам кровопийц, напугавших Одиссея в Балаклавской бухте. В той самой бухте, где, как рассказывал Туркалов, затонул английский корабль "Черный принц" с миллионами золотых монет на борту. Делая таинственные глаза, Генка уверял, что не раз спускался с маской на дно бухты и поднял оттуда десять котелков монет. На вопрос - где его богатство? - Генка отвечал, что спрятал его в скалах. Но поскольку миллионерам у нас не место, он по исполнении шестнадцати лет отдаст свой клад на строительство крымского университета, в надежде, что за эту щедрость его без конкурса примут на факультет кибернетики.