Сергей Болотников - Стуки-ДАО

Личинка. Гусеница. И может, всю жизнь бы так личинкой, дерьмо жрущей, прожил, если бы не случай тот. Приход этого отморозка, которого я ненавижу, однако ж, заставил меня раскрыться, развернуться во всю мощь и жить полной грудью!

Так вот. Ну, по порядку.

Начальник цеха наш, Митрич, нормальный мужик был. С пониманием. Долгие годы он нами рулил, и, не поверите, никаких в цеху свар не было. Вот, что значит, грамотный руководитель. С нами не сближался, нет, в узде держал. А по мне так оно быть и должно - начальник, он же сила, что всех связывает.

Но годы идут - сдал Митрич. Постарел, ссутулился, грят, склероз его прохватил.

Но на пенсию его не отправляли, хотели держать до последнего - ценный работник, елки-палки, таких днем с огнем не сыщешь! Грамотный управленец. И пусть ошибается, головой трясет как болванчик, в речи дурь какую то пускает - ладно - все простить можно. Начальство наше напрягалось с него, да не сильно. А тут Митрич и сам проблемку свою решил - однажды в ясный день выпил, значит, из канистры фенольного спирту. Метилового. Его даже наши мужики не пили - знали, что к чему. Ну, ласты, понятно склеил. Не поверите - когда хоронили, у многих слезы были на глазах.

Понятно, случай списали на Митрича. Мол, маразм, все дела - отплыл дедулька на вечные хлеба по собственной дурости. А вот только я скажу - не сам он это сделал, нет. Потому как не пил Митрич уже семь лет, после того, как у него цирроз нашли. Печени. Он, от цирроза своего, помереть боялся до колик, так что ни капли не брал. Даже если бы мозги у него совсем перемкнуло он бы и тогда пить не стал.

Убили Митрича. И как вижу я - мешал он кому-то. И не кому-то, а тому, кто ему на смену пришел.

Новому начальнику цеха. Сизому. Это мы его так звали за то, что он носил рубашки серого да сизого цветов. Тошно от одного вида их становилось. И ведь не изменял никогда своему вкусу.

Сизый. И сейчас, как только вспомню о нем, лицо его... рожа, харя гнусная, встает передо мной как живая. Интеллигент. Образование у него было высшее, грят закончил он там какой то институт. Не из лучших, но не из худших - технический.

И была у него дорожка в светлое будущее и топал по ней наш Сизый, да вот только случилось что-то с ним, споткнулся он на дорожке ровной. Я так думаю - поцапался он с кем-то. Он ведь такой этот Сизый - поцапаться для него первая страсть. И главная. Мож, он для этого и живет... Это я к вопросу о смысле. Не знаю. Так или иначе, подставили Сизому подножку и загремел он вниз. И вместо блестящей карьеры, докатился до начальника цеха нашего задрипанного заводишки.

Мне он сразу не понравился. Длинный, худой как глист в сортире, морда вытянутая, но улыбается все время. И глазки как сверла. На завод явился довольный, руки всем пожимает. Наш народец - лохи все - тоже лыбятся, сталбыть, в ответ. А он то одному руку пожмет, то у другого спросит как делишки, тут и до меня очередь дошла.

- Ну, как трудится? - спрашивает.

- Нормально, - грю, ну и руку ему сую, ну как все. А он так пятерней ее обхватил, сжал чуть-чуть, да и сразу бросил. Ну, не пожатие, видимость одна. Как будто в дерьме она у меня - рука. Я на него смотрю, Сизый лыбится, все аж зубы видны, а глаза такие холодные-холодные и смотрят вроде как с презрением.

Презирает! Меня! Брезгует, сталбыть! За второй сорт держит, скотина! Хорошо хоть руку на виду вытирать не стал, глистяра.

Ладно. Народ довольный остался. Грят, хороший начальник будет. Лохи! Я же плевался тайком - что ж за гад такой пришел, руку подавать брезгует. Ох, задело меня это, задело. Зацепило. Ну, это все так... могло и на тормозах сойти в дальнейшем. Но не сошло.

Засел Сизый за работу - управлять. Каждое утро, ровно в восемь у себя. Но перед этим обязательно по цеху пройдется, всем ручки пожмет, как работается спросит - ну ни дать ни взять доктор обход делает! Покалякает, просьбы выслушает, выполнять не спешил, но обещал многое. А нашим только это и подавай - как увидят рубашонку его серую, так давай ухмыляться, зубы скалить, руки тянуть. О Митриче уже и не вспоминает никто. Забыли, сталбыть. А если и вспомнят... так все в плохом свете. Мол, сквалыга и сноб наш Митрич был, зазнавшийся, не то, что новый наш начальник - он, мол, с работягами на короткой ноге, всегда готов прислушаться к их просьбам. И не трезвенник какой, всегда готов посидеть, поговорить. Но только после конца смены. А уже речи какие толкал наш Сизый!

Каждую пятницу взгромоздится на ступеньки и давай вещать что-то там про план и пятилетку. Да так разливается соловьем, что народишко наш заслушивается, варежку раскрыв. А как речь кончится - давай свистеть, топать, шапки и бычки в воздух подкидывать.

А смысл? Поняли ли смысл? Да не хрена не поняли, но уж больно складно вещает.

И только я замечал, как проскакивают в речугах его презрительные нотки. Вроде бы все правильно говорит, да вот только смысла у него в речи два. Первый для нас работяг, про труд, блин, ударный. Второй для него, Сизого, по которому мы все быдлом получаемся, стадом безмозглым, и виноваты во всем сами. И как-то так заворачивал он, что второй смысл только ему и был виден. Ему, да еще мне.

Мож, и вправду стадом они были - сотоварищи мои, если не могли словить того второго смысла? А Сизый... Сизый получал удовольствие от этого. Видел я, как рожа его отвратная кривится, чуть ли слюни не льет. Нравилось ему себя на вершине чувствовать.

Я тогда его невзлюбил... но не так чтоб очень, не до лютой ненависти. Ну, подумаешь, мелкая погань - себя выше других ставит, да мало ли таких? По настоящему мы сцепились потом, когда он от всего коллектива, лично ко мне перешел. На меня, конкретно бочку покатил.

Случилось это... тот ведь самый случай, что жизнь мне переменил, повернув ее кверху задницей и открыв мне глаза. Я помню число, помню время до минуты. Вот как если б вы вдруг проснулись, и сразу взгляд на часы время пробуждения ото сна.

Тем утром Сизый как всегда прошелся по цеху, под бодрый гон репродукторов, с работягами поручкался, станки наши дряхлые попинал. Идет, улыбается, рубашка сизая, глаза такие же - ледяные и въедливые. Я как всегда у станка стою, своего.

Доходит, значит, Сизый до меня - улыбка до ушей, хоть завязочки пришей, лапку мне так небрежно сует.

И одновременно наступает мне на ногу. Крепко так, неторопливо. Я от неожиданности офигел, рот раскрыл, а он мне так ласково в глаза заглядывает и говорит:

- Что, Леш, больно наступил, да? Да ты извини, не хотел я...

И дальше пошел, прежде чем я че то сказать успел. Потом он к себе в кабинет ушел, а я работать остался. Гоняю я свой станок, значит, и чувствую тут, какая то злоба во мне поднимается. Ну, прям как восход какой то! Как заря, только и огня вся, злоба такая неистовая. Ну, я ей не поддался - я вообще спокойный, меня раскачать трудно, не бешеный какой. Но тут случай странный - руки аж стали дрожать и запорол я, в общем, болванку. За другую взялся и снова запорол. Так еще одну пока успокоился.