Эрнст Бутин - Поиск-86: Приключения. Фантастика

Еремей оскорбленно вскинул голову — сам, что ли, не знаю?! Демьян отвел взгляд.

— А с пупи не связывайся, — посоветовал тихо. — Спрячься или убеги, не разговаривай с чернолицым, ну его…

Еремей снисходительно усмехнулся. Лицо его стало насмешливо-жестким.

— Не вернусь, пока не увижусь с чернолицым, — твердо сказал мальчик. — Я тоже хочу называть его пупи!

Демьян глядел вслед сыну, пока тот не исчез за деревцами. Потом понуро пошел назад.

Около лабаза остановился, осмотрелся. Кликнул Микульку — надо поставить чум: завтра или послезавтра должны приплыть с низовьев Сардаковы, чтобы порадоваться — отпраздновать вместе с Сатарами день, когда Еремейка стал настоящим взрослым охотником и рыболовом…

Демьян и Микулька затягивали последний ремень, прикрепляя к жердям чума шкуру-нюк, когда Клыкастый и Хитрая заворчали, поднялись с земли, сторожко шевельнули ушами, задрали морды, принюхиваясь, и вдруг звонко, восторженно залаяли. Демьян разогнулся, посмотрел на реку. Микулька, не задумываясь, сиганул на берег, мелькая черными пятками, и запританцовывал в нетерпеливом ожидании на отмели. Женщины выпрямились, застыли. Аринэ подхватила на руки Дашку, поглядывая то на Микульку, то на даль реки.

Дверь избушки распахнулась, появился Ефрем-ики. Повернулся к Назыму: из-за плотного темно-зеленого кедрача, стеной вставшего на мыске ниже стойбища, выплыла русская, сбитая из досок, лодка, в которой сидели четыре мужика в шинелях и мальчишка — на носу. Тяжело и не враз поднимались весла, в воду зарывались глубоко, вразнобой — плохие, знать, гребцы, неумелые, да и устали-выдохлись.

Женщины, увидев, что приехали чужие, незнакомые люди, прикрыли лица платками, отвернулись. Ефрем-ики и Демьян переглянулись.

— Вота она! Сатар-хот![1] — донесся из лодки радостный мальчишеский вопль. — Она — Сатарват!..[2] Пэча. Микулька-а-а…

— Пэча вола, Антошы-ы-ыка-а-а… Пэча вола!

Лодка круто вильнула и, дергаясь, переваливаясь с борта на борт, пошла к берегу. Ткнулась в отмель рядом с обласами, зашуршала днищем по песку. Мальчишка в серой до колен рубахе выскочил на берег, заулыбался во весь рот, но, увидев неласковые глаза Ефрема-ики, съежился. Микулька подскочил к нему, принялся дергать за руку, теребить.

Ефрем-ики перевел взгляд на чужаков. Гребцы — широкогрудый, большерукий парень и жилистый носатый мужик с всклокоченной бородой — мельком и равнодушно взглянули на хозяина стойбища, подняли со дна лодки винтовки. Подобрав полы шинелей, неуклюже выбрались через борт. Третий, тот, что, надвинув фуражку с блестящим козырьком, сидел, ссутулившись, на корме, лениво поднялся, перекинул через плечо выгоревшую котомку. Вышагнул на берег, оглянулся на четвертого — щуплого, с черной кучерявой бородкой. Тот растирал затекшую ногу, но под взглядом человека с котомкой вскочил. Выпрыгнул на песок и, прихрамывая, направился к хантам.

— Ну, здравствуйте, господа Сатаровы! — Он засмеялся. — Давненько не виделись. Соскучились, чай, без меня, любезные?

— Зачем приехал, Кирюшка? — спросил Ефрем-ики.

— Большого русского начальника привез. Очень большого! — Кирюшка показал взглядом на человека с котомкой. — Уважь этого русики, сделай, что попросит. Понял?!

— Моц хо — торым хо, — серьезно ответил Ефрем-ики и повторил по-русски: — Гость — человек бога… Как звать тебя? — спросил у человека с котомкой.

— Забыл, как к большим людям обращаться? — Кирюшка грозно сдвинул брови.

— Оставьте, — поморщился начальник. — Вы хорошо говорите по-русски… э-э, почтеннейший Ефрем Сатаров. Думаю, мы найдем общий язык. А звать? Можете звать меня хоть товарищем… Но лучше все же — «господин Арчев».

— Ладно, — согласился Ефрем-ики. Приказал через плечо сыну: — Заколи Бурундучиху. Скажи женщинам: пори варлы. Моц ях!

— Праздник будет. Гости, — негромко перевел Кирюшка Арчеву.

Ефрем-ики развернулся, пошел к чуму для гостей, уверенный, что все четверо следуют за ним, однако шагов не услышал. Удивленно оглянулся. И нахмурился.

Курчавый Кирюшка, изогнувшись, осклабившись, уже открыл дверь в избушку, пропуская Арчева. И едва тот вошел, скользнул за ним. Следом — уверенно, по-хозяйски — скрылись в дверях гребцы.

Когда вошел и Ефрем-ики, Арчев сидел на нарах, почесывал задумчиво светлую щетину на подбородке и с интересом разглядывал поблескивающую в свете верхнего, открытого на лето окна фигурку Им Вал Эви. Кирюшка стоял посреди избушки, заложив руки за спину, и тоже не отрывал глаз от дочери Нум Торыма.

На стук двери он медленно повернул голову, смерил хозяина стойбища тяжелым взглядом, усмехнулся.

— А этот зачем у тебя? — повел рукой на портрет Ленина.

Ефрем-ики сел на чурбак около чувала, достал коробочку с табаком. Покосился на гребцов, которые застыли слева и справа от входа.

— Власть, — старик заложил порцию табака за щеку, сунул туда же стружку-утлап. Пожевал. — Твоего хозяина, Кирюшка, купца Астаха выгнал, тебя выгнал. Речных людей обманывать запретил… Хорошая власть!.. Не то что Колочак.

— Хорошая власть… — передразнил Кирюшка и сжал кулаки. — Что ж ты в таком разе, пенек таежный, августейшую фамилию оставил? — Показал глазами на лист с семейством царя.

— Давно висит. Пущай себе… Больно одежда на царе с царицкой красивая. Из наших зверюшек, поди, сшили.

— Вот дожили, язви тя в душу, — вздохнул пожилой гребец, и длинное лицо его стало оскорбленным. — Помазанника божьего токмо из-за одежки и почитают шайтанщики. Как же это, Степа? — Пристукнул прикладом о пол. — Оне ведь хрещеные аль нет?

— Хрещеные, Парамонов, — подтвердил напарник. — Только я так думаю, что энтот остячишка, — и лениво, сонно посмотрел на старика, — большевик. Вишь, и бороду, как у главаря ихнего, завел. Под него, знать, ладится. Тутошним председателем Совнаркома себя, небось, мнит…

Парамонов сморщился, захихикал, словно завсхлипывал; Степан широко раскрыл рот, набрал побольше воздуху и захохотал. Рассмеялся и Кирюшка. Даже Арчев улыбнулся — нехотя, не разжимая губ.

Ефрем-ики невозмутимо посматривал на неизвестно с чего развеселившихся чужаков.

Кирюшка неторопливо потянулся через нары к стене, сорвал портрет Ленина. Смял, отбросил вялым и небрежным жестом под ноги хозяину стойбища. Ефрем-ики не шелохнулся, только табак жевать перестал.

Кирюшка выпрямился, охлопал ладони, показал пальцем на статуэтку.

— А это у тебя кто? — и скосил глаза на Арчева.

— Нум Торыма дочь, — спокойно пояснил Ефрем-ики. — На охоте помогает, видишь, с копьем, — и перевел тяжелый взгляд на Степана.