Герберт Уэллс - Остров доктора Моро

— Этот человек пассажир, — продолжал Монгомери, — и я не советую вам поднимать на него руку!

— Убирайтесь к чорту! — прорычал капитан. — На своем судне я делаю все, что хочу!

Он повернулся на пятках, желая направиться к снастям.

Я думал, что Монгомери оставит пьяного в покое, но он только побледнел еще более и последовал за капитаном.

— Вы слышите, капитан! — настаивал он. — Я не желаю, чтобы с этим человеком обращались дурно. С самого вступления на корабль его постоянно дразнят!

Винные пары на одно мгновение помешали капитану отвечать.

— Мерзкий костоправ! — это было все, что он счел нужным, наконец, ответить.

Я отлично видел, что Монгомери обладал довольно дурным характером, и эта ссора должна была, повидимому, затянуться надолго.

— Этот человек пьян, вы ничего не достигнете! — сказал я. На губах Монгомери показалась усмешка.

— Он постоянно пьян, думаете ли вы, что поэтому ему позволительно надоедать своим пассажирам?

— Мой корабль, — начал капитан, неопределенным жестом указывая на клетки, — мой корабль был опрятным судном… Посмотрите теперь на него. (Он действительно ничего не имел общего с чистотой). Мой экипаж был чистый и приличный народ…

— Вы согласились принять на корабль этих животных!

— Я предпочел бы никогда не видеть вашего адского острова… На кой чорт нужны такому острову животные?.. А затем, ваш слуга… Я считал его за человека… но он сумасшедший. Ему нечего делать на корабле!

— С первого дня ваши матросы не переставали дразнить этого беднягу!

— Да… это действительно бедняга… Мои люди не могут его терпеть. Я сам не могу его видеть. Никто не может его переносить. И даже вы сами!

Монгомери прервал его:

— Ну, так что ж, все-таки вы должны оставить в покое этого человека!

Он подтвердил свои слова энергическим кивком головы. Капитан, повидимому, не хотел уступать и возвысил голос.

— Если он еще явится сюда, я ему проколю брюхо. Я ему распорю уродливое брюхо. Как вы смеете мне приказывать? Я капитан и корабль мой. Я — закон, повторяю вам, здесь я закон и право!

— Действительно, я взялся доставить одного господина и его слугу в Арику и вместе с ним нескольких животных. Но я никогда бы не согласился перевозить подлого идиота и какого-то пильщика костей, мерзкого костоправа…

Но его оскорбления не остановили Монгомери; последний сделал шаг вперед, тогда вмешался я:

— Он пьян! — снова сказал я. Капитан разразился страшнейшею бранью.

— Замолчите, что ли? — проговорил я, обращаясь к нему, так как по глазам и бледному лицу Монгомери предвидел опасность. Однако, мне удалось только обратить на себя весь залп его ругательств. Тем не менее, я был счастлив даже ценою вражды пьяницы устранить опасность ссоры. Мне никогда не приходилось слышать из уст человека такую ужасную брань, не смотря на то, что во время своих странствований я сталкивался с людьми всякого сорта. Иногда он выражался так резко, что мне трудно было оставаться спокойным, хотя у меня довольно уживчивый характер. Но, наверное, приказывая капитану замолчать, я забыл, что я совершенно посторонний человек, без всяких средств, не имеющий даже возможности заплатить за свой проезд. Забыл, что всецело завишу от его великодушия, как хозяина судна. Он с удивительною резкостью сумел напомнить мне об этом. Но, во всяком случае, я избежал ссоры.

II

Разговор с Монгомери

В тот же день вечером нашим взорам представилась земля, и шкуна приготовилась причаливать к берегу. Монгомери объявил мне, что этот безымянный остров — цель его путешествия. Мы находились еще слишком далеко, так что невозможно было различить очертания острова: видна была только темно-синяя полоса на серо-голубом фоне моря. Почти вертикальный столб дыма поднимался к небу.

Капитана не было на палубе, когда часовой с мачты крикнул «земля»! Излив в брани весь свой гнев, капитан, шатаясь, добрался до каюты и растянулся спать на полу. Командование судном перешло к его помощнику. Это был худощавый и молчаливый субъект, которого мы уже раньше видели с бичем в руках; казалось, он также находился в очень дурных отношениях с Монгомери и не обращал ни малейшего внимания на нас. Мы обедали вместе с ним в скучном молчании, и все мои попытки вовлечь его в разговор не увенчались успехом. Я заметил также, что весь экипаж относился весьма враждебно к моему товарищу и его животным. Монгомери постоянно старался отмалчиваться, когда я расспрашивал об его жизни и о том, что он намерен делать с этими животными, но, хотя любопытство мучило меня все сильнее и сильнее, тем не менее, я ничего не добился.

Мы остались на палубе и продолжали разговаривать до тех пор, пока небо не усеялось звездами. Ночь была совершенно спокойна, и ее тишина изредка лишь нарушалась шумом за решеткой на носу шкуны или движениями животных. Пума из глубины своей клетки следила за нами своими горящими глазами; собаки спали. Мы закурили сигары.

Монгомери принялся говорить о Лондоне тоном сожаления, предлагая мне различные вопросы о новых переменах. Он говорил, как человек, любивший жизнь, которую вел прежде, и принужденный внезапно и навсегда покинуть ее. Я, по мере моих сил, отвечал на его расспросы о том и о другом, и во время этого разговора все то, что было в нем непонятного, становилось для меня ясным. Беседуя, я, при слабом свете фонаря, освещавшего буссоль и дорожный компас, всматривался в его бледную, странную фигуру. Затем мои глаза обратились на темное море, ища маленький островок, скрытый во мраке ночи.

Этот человек, как мне казалось, явился из бесконечности и исключительно для того, чтобы спасти мне жизнь. Завтра он покидает корабль и исчезнет для меня навсегда. Однако, каковы бы ни были обстоятельства жизни, воспоминания о нем не изгладятся из моей головы. В настоящее время, прежде всего, он, образованный человек, обладал странностями, живя на маленьком неизвестном острове, в особенности, если прибавить к этому необычность его багажа.

Я повторял про себя вопрос капитана: на что ему эти животные? Почему, также, когда я впервые начал расспрашивать об этой клади, он старался уверить меня, что она не принадлежит ему? Затем мне приходило на намять его странное обращение со своим слугою. Все окружало этого человека каким-то таинственным мраком: мое воображение всецело было занято им, но расспрашивать его я стеснялся.

К полуночи разговор о Лондоне был исчерпан, а мы все еще продолжали стоять друг подле друга. Наклонясь над перилами и задумчиво глядя на звездное и молчаливое море, каждые из нас был занят своими мыслями. Было подходящее время для излияний чувств, и я принялся выражать свою признательность.