Михаил Лезинский - Колючая Арктика

— За каким дьяволом прибыл?

— За металлоломом, — ответил Гаранин и выдал улыбку.

Но Илья Меркулов — не знойная девица, его улыбками не обольстишь.

— Кто прислал?

— Управляющий прииском имени Мандрикова сказал…

Но Меркулов при имени управляющего прииском только поморщился и не дал Гаранину дальше распространяться на эту тему.

— Винт им с левой резьбой, а не металлолом! — Меркулов вытащил руку из варежки и скрутил фигу. — На чужом хухушеньке в рай въехать хотят! Мы сами, по плану, обязаны сдать пятьдесят тонн "Вторчермету".

Гаранин опускает промёрзшее стекло, высовывает голову, оглядывается. То там, то тут, присыпанные снегом, торчат гусеничные траки, многотонные остова лебёдок и другой техники для добычи золота, загромождая подход к бревенчатому домику. Попасть в дом — ноги переломаешь!

— Тебе, красавец, этого дерьма жалко? Заплатить мне ещё должен за расчистку твоих угодий.

Меркулов ничего ему на это не ответил, вскочил на подножку, дыхнул на Гаранина сивушным перегаром, икнул.

— Звать как?

— Серёга. А тебя?

— Илья.

— А по батюшке? — поинтересовался Гаранин.

Меркулов захохотал.

— Меня чаще всего по-матушке кличут. Зови — Ильёй. От меня не убудет!

— Так как насчёт металла, Илья?

— Поц ты, Серёга, или прикидываешься им?.. Если мы не сдадим по накладной пятьдесят тонн этой рухляди, нам запчасти не продадут. А ты мне мозги полощешь "управлящий прииском имени Мандрикова сказал!" Ври складнее, мы не мандриковские и твоему управляющему не подчиняемся. Мы — от "Старта".

Вместо ответа, Сергей нагнулся над сиденьем и бутылку питьевого спирта ногой отодвинул вглубь кабины. Вроде, мешала ему бутылка. Меркулов хмыкнул.

— Глубоко пашешь, Серёга! Ладно, пошли в дом, сядем рядком, поговорим ладком…

Закопчённый внутри и прокопченный насквозь домишко — маленькая кухонька и такая же лилипутская комната. На кухне — с потолка провисли шматья прессованной пыли! — прислонились к чёрной прокопчённой стене два огромных ящика. В одном — лук, в другом — конфеты-подушечки, бывшие когда-то жёлтыми. Стол завален грязной посудой. На плите — чайник-негр. Не просто чёрный от копоти, а с налипшей в несколько миллиметров сажей…

В комнатушке — две железных кровати. На них спят два полуодетых, — или полураздетых! — старателя. Подле кровати — колом стоят носки.

Гаранин ухмыльнулся: уж не об этих ли носках анекдот? "Эй, приятель, ты когда-нибудь меняешь носки? Меняю. Но только на масло!"

На стенах: зачехлённая электрическая гитара, двухствольное ружьё, кусок олова — замысловатая абстрактная фигурка, сработанная природой! — и глянцевые фотографии голых женщин — порнуха японского производства. Таки долетели в этакую глухомань бесстыдные заморские пташки и морозов трескучих не боятся!

— Ладно, бикицер, хватит глазеть, — буркнул Меркулов, — временно мы здесь. У нас квартиры в Питере. А в квартирах, смею тебя уверить, есть всё, что необходимо цивилизованному человеку… Ты, Серёга, какой институт кончал?

— Институт?..Восемь классов и коридор, — ответил Гаранин и улыбнулся. — Мало?

— Маловато. Н-да! А, говорят, ваши…по нации…

Но Гаранин его перебил.

— А разве это так важно?

— Важно, — ответил Меркулов серьёзно, — вот, лично я, окончил Ленинградский политехнический, аспирантуру, защитился…

— Стало быть, доцент-процент! — засмеялся Гаранин.

— Ага. Кандидат технических наук…А те двое, что спят, тоже с инженерным высшим образованием.

— С образованием и…сюда!? — Гаранин покрутил головою.

— Сюда. Деньги нужны. Для жизни гроши треба. А образование, высшее образование, много чего даёт! Мы вполне, с нашими знаниями обходимся без многих узких специалистов!..Но здешний заработок засасывает…Лично я, — стукнул кулаком о стол Меркулов, — запретил бы находится на северах более шести лет.

— Вот и я наметил себе столько же, — сказал Гаранин, — отбуду здесь несколько лет, вытяну деньгу и… Да здравствует материк!

— Молодец, Серёга Гаранин!

Илья Меркулов локтем сдвинул немытые тарелки на край стола, протёр промасленным рукавом ватника доски с отколупленной краской.

— Ставь!

Гаранин выставил бутылку с ядовитой зеленой надписью "Спирт питьевой". Меркулов вытащил пробку, разлил спирт по стаканам.

— Согрейся! — пододвинул стакан ближе к Гаранину.

Но Сергей отказался.

— Почки что-то стали барахлить. Временно воздержусь.

Меркулов не стал настаивать.

— А я глотну. Голова что-то трещит.

Выпил, не разбавляя водой. Закусил жёлтой с чёрными подтёками повидла, подушечкой. Зачадил "Примой".

— Вот так-то, Серый. Квартира в Питере, а я…Ладно. Пиши!

Гаранин вытащил тетрадку, авторучку.

— Что писать?

— Пиши: в счёт «Вторчермета» получено от старательской артели "Мир"…Сколько возьмёшь?

— Тонн двенадцать. Максимум.

— Лады! Пиши: получено двадцать две тонны чёрных металлов…

Расстались довольные друг другом. Даже расцеловались:

— До встречи, Илья Александрович! Как попаду в ваши места — обязательно заеду!

— Заезжай, парень. Когда проведаешь нас в следующий раз, головой думай, меркешкин,!

— Это как понимать, доцент-процент?

Сергей раздумывал: обидеться ему или нет. Решил не обижаться — что с пьяного возьмёшь! Но на всякий случай спросил:

— Это как понимать! — Гаранин вытянул шею из кабины. — Вроде бы, я и сейчас не без башки приехал?

Илья Меркулов расхохотался.

— С башкой! С башкой! Помница, ты за столом о каком-то чире упоминал. Дескать, у нас в Колыме…

— В озёрах Олеринской тундры, — поправил его Сергей.

— А нам без разницы!..Вот и раскинь мозгами. Чир будет — будет и металолом!.. — Понял, красавец!

РАЗМЫШЛЕНИЯ ПЕРЕД НАЧАЛОМ ОЧЕРЕДНОГО РОМАНА

И перо не тянется к бумаге, и мысль спотыкается, как подвыпивший путник на скользком колымском льду. Устал. Зверски устал. От мыслей, от чувств, от поисков слов. Тысячи страничек, исписанных размашистым почерком, давят на маленький полированный стол.

Неужели это он — Семен Курилов — исписал этот ворох бумаг!? Неужели люди безмолвной тундры ожили под его пером?.. Что ожидает эту птицу-книгу, выпущенную с ладони юкагира в чистое небо?..

Шелестя страницами-судьбами, слова рукописи еще готовятся взлететь в поднебесье, а жар сомнений уже поджигает больное сердце. Еще нет ни внутренних, ни внешних рецензий, еще не теребят книгу литературоведы, пробуя крепость оперения, но сознание уже подыскивает слова, которыми он — Семен Курилов — будет защищаться от недоброжелательных критиков.