Наталья Деева - Хирург

— У меня это… при встрече скажу, как машину пригоню.

Таксист раз пятнадцать звонил на мой телефон, уточнял маршрут, но сюда так и не доехал — то ли заблудился, то ли машину пожалел. Вот же уроды! Пришлось садиться за руль. Сабурбан взревел, вырываясь из гаража. Ворота закрывать было в падлу, я выжал газ — не пойми, как оказавшиеся здесь куры разлетелись в стороны.

Оставлю машину на стоянке, пересяду в мерин, доставлю его Максу… Я бы на его месте прибил за такую тачку, так что, скорее всего, я отгребу по полной.

На стоянке я позвонил брату, чтобы узнать, сколько стоит фара на его авто. Штука баксов, как я и предполагал. Но ведь не деньги главное, главное — дружба и доверие. Подумает Макс, что я его совсем не уважаю, к вещам его хреново отношусь, и конец дружбе. А ведь таких реальных пацанов, как Макс, не осталось уже.

Мерин выехал на трассу. Чтобы попасть к Максу, надо или объезжать бухту, а это километров сорок, или переправляться на пароме. Ждать. Толкаться среди лохов. А, пошло оно всё! Поеду своим ходом! Я выжал газ — машина чуть вздрогнула и пошла тихо, плавно. Ай да тачка! Ай да ласточка! И дороги тут вполне приличные, без выбоин.

Минут через десять я был в городе. Нормальный городок, потянет. Дороги лучше, чем в столице, но водители и безлошадные совсем страх потеряли. Блин, урод, да куда ты на своей развалине прёшь! А ну — в правый ряд! Вот лошьё! Кумарит. Пришлось остановиться у светофора. Не помню, куда перестраиваться потом. И вдруг — боль.

Боль опоясала голову от виска до затылка, как будто в темя гвоздь вогнали, в глазах потемнело, еле справился с управлением и, похоже, рванул на красный. Позади посигналили, заматерились, но я не остановился. Постепенно зрение вернулось, я свернул в подворотню и уронил голову на руль. Во переколбасило! С чего бы это? Сердце заходится, пот липкий, холодный. И — чужой взгляд. Как будто кто-то засел в кустах со снайперкой и ловит меня в прицел… поймал и думает, куда пустить пулю: в лоб или в висок. Я невольно пригнулся, подождал немного. Задолбало! Надо что-то делать с глюками… что? Может, через пару дней попустит?

Поборов страх, я выехал на трассу и через пять минут был возле Максова дома, окружённого забором из красного кирпича.

К моему удивлению, увидев выбитую фару, Макс почесал в затылке и сказал:

— Ну, ты гений, мля! Как это тебя угораздило?

— Вспоминать тошно, — я протянул ему штуку сотенными. — Лоханулся я.

Не считая, Макс сунул бабос в карман.

— Чё-то днюха непрущая получилась.

— Макс, — я сжал его плечо. — Ты это… реальный пацан, я горжусь, что у меня такой брат.

Кожа на лбу брата собралась гармошкой, он захлопал белыми ресницами, густо покраснел и отмахнулся:

— Да ладно тебе, короче! Железку починить — плёвое дело, а дружбу… дружбу не починишь. Пойдём пивасик раздавим?

— Прикинь, что я узнал! — говорил Макс уже в баре у него дома. — Короче, в Крыму жили готы! Реально — готы, были они светловолосыми и голубоглазыми и жили в горах. И христианами были, кстати. Пещерные города, как их… Мангуп этот… короче, ихние города. Немцы считали Крым арийской землёй.

Я глянул на обитую деревом стену, где в железной рамке красовался фашистский крест, по которому ползла, потирая лапки, жирная чёрная муха.

— Нам-то что? Мы с Днепра.

Светлые брови брата поползли вверх, он поскрёб лоб и сказал:

— И то верно. Но ведь прикольно-то как! Готы! В Крыму!

Я отхлебнул пиво, зевнул.

— Здесь курят?

— Ага.

— Знаешь, — сказал я, выпуская дым из ноздрей. — Когда в меня стреляли там, в Днепре, было это… странное такое чувство. Такое, ну… это… страх не страх… бессилие что ли, вот. И за секунду до выстрела, когда киллер нажимал курок, вооот, это… что-то заставило меня повернуть голову, вооот, и спасло. Так вот, здесь опять… как будто тесно. И смотрит кто-то всё время.

— Это нервы. Шутки что ли, когда чудом жив остался!

— Фигня всё это! Раньше и не так попадал, в тюрячке сиживал, вооот… да ты ж в курсе! Но так крышу не срывало. Это… Вдруг, в натуре, выпас меня Джалиев? К Анжелке подбирается? Неспокойно мне, брат. Вооот.

— А ты уверен, что это Джалиев, а не кто-то другой пытался тебя снять?

— Долго думал. Уверен.

— А если это кто-то из прошлого. Этот, Буцык питерский откинулся, вернулся, короче, и — ни дома, ни сестрички. Тебе бы понравилось?

Вот, уж кого мне видеть не хотелось, так это Колюню Буцыка. Вот, перед кем я реально виноват. Сестра его, по-моему, Ленкой её звали, никак не признавалась, где документы. И сдыхать потом долго не хотела, живучая была сучка.

— Да загнулся он на зоне, у него же это… сердце всё болело, и с башкой он не дружил, — успокоил я себя. — Он даже моей фамилии не знал.

— Пора тебе, брат, короче, с криминалом завязывать. Поверь, спокойнее спать будешь. Я завязал и горя теперь не знаю. Время наше прошло, пора смириться и понемногу отстёгивать бабос, — Макс вздохнул. — Всякой жидне.

— Так я ж ничего такого особенного не делал, — сказал я и заткнулся, вспомнив ночное приключение.

Ну, прихлопнул сучонку. Так ведь тысячи таких бродят — стрёмных, но с понтами. Сама виновата. Нефиг было рыпаться.

— Ничё, брат, — я похлопал его по плечу. — Будет и на нашей улице праздник.

— У меня есть мент знакомый, короче, серьёзный парень. Он бы тебе понравился. Не хочешь в ментовке поработать? Тут многие авторитеты теперь в ментах.

— Та не. Светиться пока не хочу.

— Зато крыша будет ни хрена себе.

— От пули никакая крыша не спасёт. Вот. Да и позор это… в ментовке, — я кивнул на фашистский крест. — Зачем ты это повесил? Мой дед на войне погиб, а ты…

— Дурак, — буркнул Макс и налился кровью. — Это, короче, древнеславянский оберегающий знак, коловрат. Гитлер его спендюрил и опозорил, а ты… э-эх.

Кто меня за язык тянул? Так ведь хорошо сидели, теперь надо выслушивать фигню всякую про славян, символы, крест этот. Всё равно он фашистский, хоть стреляй меня! Ну его нафиг, чтоб я ещё раз заговорил об этом. Макс — классный пацан, но больной на всю голову. Оно мне надо? Всё равно при своём мнении останусь.

— Слышь, мне ехать пора, — проговорил я, поднимаясь. — Спасибо за пивко.

На простецком славянском лице брата мелькнуло разочарование, он вздохнул и пожал руку.

— Заезжай в гости.

У кованых чёрных ворот прижался к кирпичному забору «мерин» с выбитой фарой. Красавец! Я на прощание погладил его серебристый бок и потопал по дороге вперёд, к остановке, где тусовались таксисты.

Так вот живёт человек как будто в селе, чуть прошёл — вот тебе и город, и супермаркеты. А тут гнилые заборы чередуются с каменными, увитыми плющом, и куры под ногами путаются. Идёшь по раздолбанной дороге, пылюка из-под ног летит, и никого рядом, хотя ещё день.