Карл Глоух - Заколдованная земля

Никто не подходил к нашему запасному магазину, кроме нескольких лисиц, следы которых я нашел кругом. Но в эту пору года они, конечно, достали где-нибудь без труда достаточное количество пищи и поэтому не особенно старались добыть из жестяных коробок сухари и пеммикан. В пору же зимней нужды они, наверное, постарались бы добраться до них.

Я облегченно вздохнул. Находился я тут в приятном, защищенном от ветра месте. Поблизости мною было спугнуто целое семейство снежных куропаток; цыплята, пища от страха, скрылись в поросли карликовых верб. Значит, действительно, я был здесь единственным человеком.

В один из находившихся здесь мешков я уложил заботливо выбранные пищевые продукты, особенно пеммикан. Наш пеммикан состоял из 50% говяжьего и 50% конского сушеного и размолотого мяса, в кусках по полкилограмма. Вкус его был превосходен, а еще большее значение имело то, что его можно было есть как сырым, так и вареным. Он представлял замечательно подходящую пищу для дальнего пути. Теперь у меня было и оружие и запасы.

Наступила ночь. Нежно-розовые солнечные лучи залили долину. Как небольшие зеркальца, блестела тихая гладь озер между холмами. Горы отбрасывали длинные тени. Склоны холмов, вполне высушенные солнцем и покрытые оленьим мхом, приобрели опять уже свой характерный белый цвет.

Эти холмы — остатки морен. Большие валуны, настоящие каменные ядра, лежали на обнаженной поверхности скал, или же на дне каменных котлов, образованных водопадами, низвергавшимися когда-то здесь. Это так называемые ледниковые мельницы или чортовы горшки.

И здесь, в этой местности, сидел одинокий путник, выброшенный сюда, в среду дилювиальной эпохи, из культуры двадцатого века.

Сидел он здесь, Робинзон страны оленей и мамонтов, на мху, у небольшого костра, дым которого тонкой струйкой поднимался к чистому небу, нежно освещенному зарею летней арктической ночи.

Неодолимое утомление охватило меня. Я наскоро испек себе кусок мяса, надев его на ольховую ветку, и нарвал на закуску брусники. Свернувшись с подушкой из мха под головой у подножия каменной пирамиды, я заснул беспокойным сном.

Замечу здесь, что прежде чем улечься спать, несмотря на кажущееся крайнее равнодушие к своей судьбе, я осмотрительно снял шест с флагом, чтобы этот видимый знак не привлек врага.

Так же заботливо осмотрел я окрестности, и только тогда, успокоившись, лег спать.

Я засыпал и снова просыпался. Вздыхал и вертелся с боку на бок. Но потом я вдруг очнулся от предчувствия непосредственно грозящей мне опасности. Осматриваясь, я поднялся на локтях. И вдруг тяжелый камень просвистел около моей головы.

Я хотел выскочить, чтобы укрыться, но кто-то бросился на меня. Это был человек!

Он сшиб меня на землю и пытался схватить за горло. Я слышал, как он тяжело дышал и хрипел.

Я начал отчаянно защищаться. Мы катались по мху с сопением и стонами туда и сюда. Мы рычали, душили, кусали и царапали друг друга. Потом, при одном сильном повороте, я увидел на мгновение лицо нападавшего и... рассмотрел бородатое лицо Сива. В его глазах, сверкавших диким, жестоким огнем, светилась ненависть.

Со всею силой я оперся на локти и, страшно рванувшись, сбросил противника на землю, а последующим, быстрым, как молния, движением обрушился ему на грудь.

Я разыскивал глазами камень, кусок дерева или еще что-нибудь, чем бы я мог оглушить злодея. Про свой револьвер, к удивлению, я в этот момент забыл.

В то же время я почувствовал такую резкую боль в руке, что вскрикнул. Сив, как бешеный хищник, впился мне зубами в руку, которой я придавил его к земле.

Кровь брызнула ключом. Я выпустил негодяя. Он вскочил, метнулся в сторону и поднял камень. В тот же момент я нащупал браунинг. Я поспешно вынул его и выстрелил без прицела.

Убегавший Сив вскрикнул, завыл и начал хромать. Он упал, поднялся и молча продолжал свой бег, припадая на одну ногу. Только один раз он повернул голову, и напоследок я еще раз увидел его лицо, смертельно бледное, искаженное от боли, и дикие, налитые кровью глаза. Он исчез.

Тут только напряжение борьбы и сильное волнение сказались на мне, и я упал со стоном и дрожью на колени.

Кровь, вытекая из раны, окрашивала мох. Я подошел к ручейку и вымыл рану. Указательный палец левой руки был почти прокушен и запястье разорвано. Я сделал из платка повязку и старательно затянул ее, чтобы остановить кровотечение.

Сив, значит, также избежал плена. Убежал он, во всяком случае, без оружия. У него явилась та же мысль, что и у меня: найти депо. Кто знает, не заметил ли он меня и не полз ли за мной уже в тени тайги. Он увидел, что я предупредил[1] его. Нашел момент подходящим для сведения счетов. Его ревность воспламенилась. Спрятавшись, он выждал время и, видя меня спящим, поторопился устранить с дороги ненавистного соперника. Но это ему не удалось.

Серьезно ли я ранил его? Погибнет ли он от голода в этой безжалостной пустыне или же его поймают хищники? И, как случается у некоторых характеров, моя злость начала превращаться в соболезнование и сострадание.

Если же он поправится, — думалось мне дальше, — мне не ждать от него пощады. Этот человек будет следовать за мной по пятам с упорством дикаря.

А что у него на уме? Кто может сказать, что он не хочет добыть для себя Надежды, вырвать ее из плена?

Я стал сожалеть, что не прицелился в Сива лучше. Перспектива коварного выслеживания, самая мысль о том, что Сив свободен, что он здесь, на этой земле, недалеко от меня, не давали мне покоя. Я уже не думал о сне.

Я взял ружье, запас патронов, примус, бинокль и мешок с провиантом. Прежде чем уйти, старательно спрятал остальное оружие в другом месте.

Подкрепившись после этого горячим супом из гороховой муки, не мешкая, я двинулся в путь вдоль небольшого ручья, который вытекал из озера и направлялся прямо на север, где он соединялся с рекою Надежды.

Я оглянулся назад, на поднимающийся кверху вал гранита, гнейса и сиенита, и, при мысли о страшном кольце льдов, которыми защищена и так заботливо навсегда отделена эта земля от остального мира, мороз пробежал у меня по коже.

XX.

Следующие дни были днями долгого пути. Главной моей мыслью было найти следы своих друзей. Кроме того, я решительно желал, наконец, увидеть лицо здешних туземцев, познакомиться с их страной и с тем, какие тайны скрывает она за областью тайги. А надо всем высоко стоял образ Надежды, придавая мне несокрушимую энергию.

Там, где я шел, возле потока, лес был редок. Много деревьев было сухих и истлевших; тем не менее, каким-то чудом они держались; но это была одна видимость: от одного моего прикосновения они рассыпались в груду трухи.