Контраходцы (ЛП) - Дамасио Ален

— По местам!

Мало-помалу я различаю крики матросов и шум проворачивающихся турбин. Корабль мощно урчит. Коммодор стоит на борту над пропеллерами с трубачом. Он в безопасности, но прекрасно нам виден.

— Дорогие друзья, настал час истины! Желаю удачи и, как бы ни повернулось, аперитивы в виде нашего лучшего вина на пирушке — ваши по праву! Внимание… Трубач! Первый пропеллер!

Долгое пение трубы, приправленное ободряющими криками и развеселым свистом... Гот, не дрогнув, занимает свое место впереди. Он сгибается дугой, сердито топает и орет: «Сомкнись!» Первый пропеллер начинает рубить воздух, затем очень скоро принимается мурлыкать, жужжать, яростно храпеть. Масса воздуха, которую мы встречаем всем телом, похожа на добрый стеш[25]: одежда хлопает, как флаги, резко натягивается на шее, в рукавах и на голенях. Под тягой корабль немного продвигается вперед, отъезжает на пару метров и затем сдает назад. Мое правое плечо касается спины Голгота, правое колено почти в нее втыкается. Моя левая нога как бы слегка отходит, чтобы защитить Эрга и построить треугольник. Пьетро располагается строго так же, как я, сиамски-симметрично. У нас хорошая опора. Пропеллер веет на нас неровно, так, что нас чуть пошатывает под всплесками. Но это ничего.

— Тверже, парни! Продолжаем! Крюки, сохраняйте компактность!

π Второй призыв трубы. Адреналин подскакивает. Сверху нас веселятся женщины. Центральный пропеллер вздрагивает, его лопасти ускоряются. Ветер усиливается так быстро, что мне кажется, будто я падаю, словно кегля. Он хлещет позади по хвосту. Скорость лопастей поражает, а звук почти так же свиреп, как налетающий поток. Я прижимаюсь за Голготом к Сову напротив. Как можно ближе. Эрг, Талвег и Фирост завершают тиски Тарана. Их масса скрепляет наш Блок. Таран не сдвигается с места. Ощущаем поддержку. Однако мои бедра дрожат, как деревянные столбы. Волна такая ощутимая, такая мощная, что вдавливает мне щеки вовнутрь, в рот. Мое предплечье, прикованное к колену, вибрирует от порывов. У меня болит икра, больно до слез. Ни за что не удержаться, я вот-вот сдамся — надо держаться, Делла Рокка, ты ведь принц! Принц! Я держусь. Мои кошки скользят по этой слишком рыхлой почве. Ветер стабилизировался. Скала. Скала. Позади, я знаю — не видя и не слыша, только чуя по обтеканию со спины, — вторую половину ромба унесло. Остается Таран — полностью, — и одна шеренга сзади. И только. Кто-то сквозит с моей стороны, справа. Арваль и сокольник. Оторвались.

Трубят в третий раз. Не знаю, как буду держаться. Голготу еле хватает времени (и упорства), чтобы выкрикнуть: «Блок! Блок!» Я утыкаюсь лбом в его ягодицы. Четвертый ряд разлетается. Остается только Таран: Эрг-Талвег-Фирост, трое опорных столпов позади нас. Почти на корточках, с шеей, прижатой к колену атакующей ноги, Голгот придавлен фурвентом. Его колени хрустят от неимоверных ударов ветра в лоб. Норска. Так там и будет. Норска. Ветер обжигает. Его порывы почти как твердая масса. Я непрестанно подправляю положение головы. Шея задубевает. С каждым порывом потока — по левому бедру как колуном бьет. Так и рубит.

) Не знаю, как это вышло в тот момент. Я только почувствовал, как ветер ослабел, потому что Голгот за номером девять, гнусный отпрыск своей королевской семейки, в ужасной вспышке гордости решил встать — и двинуться дальше! Не понимаю, как ему удалось. Я только помню, что он выбросил вперед руки, опираясь на поток, точь-в-точь, словно собрался катить огромный валун. Он сменил опору на атакующее колено, рывком, чтобы взрезать брюхо ветру и вбить ему кишки в глотку. Я пытался следовать за ним, чтобы остаться в зоне всасывания. Сделать шаг, который вновь спаял бы нас.

— Толчок! — орет Эрг. Я слишком задерживаюсь на корточках, и связка потеряна, воздух расцарапывает мне ключицы, туловище уже слишком распрямилось, угол неподходящий, голова запрокидывается, ее мотает, дуга позвоночника изгибается, я сопротивляюсь... Эрг пытается меня выпрямить толчком шлема со спины. Четыре секунды я опираюсь на стену его твердых мышц: «Сквози!», «Не могу больше, сквози!» Я подчиняюсь, чтобы уберечь Эрга, не утянуть в своем падении его, дать ему шанс продолжать. Я выбрасываюсь прочь из Тарана, волна со всей силой выкашивает меня и отбрасывает на пять метров назад, я кубарем перекатываюсь по траве, прежде чем меня блокируют перегруппировавшиеся крюки. И все те, кто оторвался.

— Фастик! Фастик!

— Шрим, Голгот, шрииим!

Я оконфужен, но никого это не волнует. Эрг по-прежнему оставался в строю, в идеальном каплевидном ордере, цепляясь, как дьявол, за раскиданные по поверхности кошки — он подтянулся к Готу. Столпившаяся вместе орда не отводила глаз от тех, кто все еще защищал нашу честь — этого трио Голгот-Пьетро-Эрг, сросшегося вместе, все еще стоящего на ногах теперь менее чем в двух метрах от ошеломляющей ярости лопастей корабля фреолов! Теперь три воздушных винта ревели на предельном режиме. Таран пока прекратил продвижение, это было не в человеческих силах. Пьетро парил, будто кожаное полотнище. Он готов оторваться. Он оторвался. Пьетро попытался залечь на землю, но ветер подхватил его, словно дощечку, и отправил кружиться в танце, по дороге задев Эрга и фатально выведя того из равновесия.

Остался только Голгот и внушительная толпа фреолов над ним, которые вопили, никем не слышимые, и вздымали кулаки, ободряя его безумство.

Зазвучала — наконец-то — труба, которая объявила, что все закончено, что три минуты истекли и что Голгот, Голгот в одиночку, выиграл! Но, может быть, оттого, что он так близко к пропеллерам и не слышал, оттого, что он не хотел слышать, оттого, что он был уже в ущелье, в сердце ярости Норски, цепляясь за жизнь, за лед, с вбитыми в две мерзлые дыры голенями, только Голгот в предельном жесте полнейшего неистовства ударом выбросил колено, удар кулаком, снова колено, кулак, словно ветер был живым, человеком из плоти, лицом к лицу с ним, только он добрался до деревянной обшивки корпуса, до камеры, в которую на высоте метра от земли был врезан центральный пропеллер! И Голгот ухватился за деревянную окантовку обеими руками. Всю траву позади него выдрало порывами ветра, осталась лишь земля. Кожа щек накрывала уши. Он вопил.

Затем пропеллеры замедлились, их лопасти перешли на воркование и неторопливо остановились. Последовал долгий жалобный звук трубы, за которым наступила оглушительная тишина. Голгот пошатнулся, уткнулся животом в корпус, он чуть не рухнул, но встал, опираясь на закраину, и вскинул забрало своего шлема в сторону палубы, где стояли фреолы. Слышатся аплодисменты, поначалу робкие, потом настоящий поток, головокружительные овации восхищения.

π За обедом чувствовали себя, как на седьмом небе. Гордость от того, что продержались до третьего пропеллера? Да. Но еще более — от внутреннего ощущения, что закалены для Норски. День прошел безмятежно. Наш первый настоящий выходной за много лет. Я получил новости из Аберлааса и от Ордена. Ничего особенного нового не выяснилось: вечно одни и те же трения между тремя фалангами: Хронианами, Верховистами и Прагмой. Прагма полагала, что у орды нет иной цели, кроме как достичь Предельных Верховий любыми средствами, включая транспорт. Естественно, ее безоговорочно поддерживали фреолы, которые предложили перевезти тридцать пятую орду прямо к преддверию Норски! По мне — так извращение. Никакого смысла. У орды нет иной самоценности кроме ее контрахода, кроме противостояния грудь в грудь с ветром и землей. Лишить ее Трассы означало помешать ей взрослеть, учиться и набираться опыта. Это означало привести к Предельным Верховьям, если они и существуют, орду непрофессиональную, незрелую и недоумочную. Которой, соответственно, не понять высоты ставок. Верховисты до сих пор оставались в большинстве. Они верили в нас. Они поддерживали нас и помогали нам двигаться своими опорными пунктами на Контрапути. Что касается Хрониан, то они почти не сменили своего курса. Они искали истоки ветров в летописях, проводили многочисленные осторожные эксперименты... По словам коммодора, их влияние росло. Нашего положения, однако, это не ухудшало, так как Ороши сохраняла поддержку аэромастеров, преобладающих в этой фаланге.