Яцек Дукай - Лёд

Редакция «Васкресения» могла себе позволить располагаться в таком шикарном месте, поскольку, как я-оно само увидело, заехав туда на следующий день после работы, в том же доме размещались конторы фишенштайновского общества «Импорт-Экспорт» и «Нового Зимнего Банка» (в котором Фишенштайн имел большинство акций). Впрочем, на втором этаже здесь размещались конторы байкальского отделения Страхового Общества Ллойда. Фишенштайн был заядлым конкурентом пана Белицкого, и Войслав часто о нем вспоминал (в особенности же, когда вбил себе в голову, что из бедного математика ни с того, ни с сего родится, словно бабочка из куколки, великий предприниматель):

— Фишенштайн — еврей, но еврей странный. Первое, что он не держится с евреями — держится с христианами, все его сообщники и совладельцы люди крещеные. Второе, необыкновенно он щедрый: это в скольких же бесприбыльных проектах топил он деньги! И это же я не говорю о какой-то богоугодной филантропии. Третье, ученый в Писании, значит, обладает огромным уважением среди раввинов, главный основатель иркутского бет-хамидраша[315]. И чем больше он от них отодвигается, тем сильнее они его ценят. Вот и рассудите такой парадокс.

Видимо, нужна большая тонкость в расчетах и прокурорский, разбесовский глаз, чтобы решить уравнение Фишенштайна. Любопытство, какую такую идею видит набожный еврей в идее Федорова. А может он сознательно живет во лжи? Чисто ради каприза он не финансировал бы Братство Борьбы с Апокалипсисом столь щедро. Другое дело, что он мог себе это позволить: по Иркутску ходили слухи о фальшивой скромности Фишенштайн, якобы, он сумел накопить пять состояний, которые затем разместил за пределами Сибири, в швейцарских да итальянских банках, в германских шахтах, в недвижимости (якобы, он был хозяином целого квартала доходных домов в Нью-Йорке). Что же, каждый богач ходит среди людей в ореоле лжи о богатстве раз в десять большем, особенно те, что из моисеевого племени.

На Главной стоял лют, пришлось заехать и зайти с тылу. Сразу же подумало, что здание вообще никак не используется; на крыше тоже расположился ледовик. Лишь потом, со второго раза, в затьвете вечерних теней, отметило единоправду формы: это вовсе и не был ледовик, а только его архитектурное изображение, то есть, маскарадная скульптура, закрепленная на вершине крыши.

Двери редакции «Воскрешения» я-оно застало закрытой. Из комнаты рядом как раз выходил человек с охапкой ржавых железок; остановился, глянул, загрохотал и спросил:

— Господа в Братство?

Слово за слово, стало ясным, что он тоже федоровец, Арский Яков Юстинович, к вашим услугам. В редакции никого уже не будет, но вот Эдмунта Геронтиевича наверняка можно застать в фирме, где он занимает ответственную должность заместителя директора — вооон туда, налево от лестницы. Если дело, конечно, достаточно важное.

Как и можно было предвидеть, заместитель директора Хавров и не думал встречаться в столь позднее время с заранее не договоренным посетителем. Тогда быстро начеркало пару предложений на листочке и переслало ему через клерка. Хавров — лютовчик, лысеющий очкарик, не очень-то импонирующего роста, зато в двубортном костюме из наилучшей английской шерсти — появился буквально через минуту.

— Так это правда? — тихо спросил он, подняв записку в руке. — Что вы можете привести нам сюда доктора Теслу?

— Могу вас с ним познакомить и гарантировать, что он выслушает вас с величайшим вниманием, это так. — Сняв мираже-очки, протянуло руку. — Бенедикт Филиппович Герославский.

Тот тут же пожал ее. Никаких ассоциаций у него не возникло; я-оно это четко видело, мысли и взгляд собеседника блуждали где-то в иных местах.

— Вы говорите, будто бы можете. И что бы вы за это хотели — что? Нашу благодарность, пересчитанную в рубли?

— Знаете что, я вас оставлю с этим предложением, вы поспите, разузнаете что и чего, а потом поговорим.

Я-оно направилось к выходу.

Через мгновение господин Хавров выскочил в коридор.

— Погодите! Минуточку! Как вы — извиняюсь — сказали? Герославский?

Помня методику доктора Мышливского из Клуба Сломанной Копейки, отрицать ничего не стало, стало лишь молча, целясь в него резким, гневным взглядом и повторяя про себя, словно заклинание: мороз, мороз, мороз, мороз. Что, видимо, подействовало, либо сам Эдмунд Геронтиевич уже принял решение самостоятельно, поскольку, больше уже не колеблясь, что-то крикнул на прощание клеркам и повел в ту комнату, из которого Арский выносил ломаное железо. Только там вовсе не был какой-то ремесленный склад, но клубное помещение, замечательно меблированный и устроенный зал, с живописными картинками и электрическими лампами, с печью Дауэрбрандта в углу и высокими окнами, застекленными обычными стеклами. Те дрожали в ритм барабанов глашатаев. Я-оно повесило шубу и опустилось в удобное кресло. Господин Хавров позвал прислугу. На столе стояла посуда после обильного полдника, пепельницы и чашки. Паркет у печи мокро блестел.

— Говоря по правде, мы давно уже думали постучаться к вам, — просопел Хавров. — А тут, вижу, Магомет, гора, гвы, гвы. — Он смеялся так, словно лаяла комнатная собачонка. — Вы знаете, гаспадин Ярославский, я послал доктору приглашение, судя, что он слышал о нас; не знаю только…

— Не слышал. А из подобного приглашения самые разные вещи можно вычитать, страшные и ужасные.

— Ну да. Мы тут советовались по данному вопросу. Стоит ли против интересов наших выдающихся членов…

— Господин Фишенштайн из тех, что станут защищать лютов собственной грудью, так?

— Было решено, что уж если доктор Тесла сам по себе знает, то придет. Не пришел. — Прислужник, убрав балаган со стола, поставил самовар; Хавров пересел поближе к чайной машине, начал переставлять чашки, засыпать сушеный чай, перебирать кусочки сахара. Сибирские церемонии заварки чая частенько заполняли коммерческие встречи, пан Белицкий утверждал, что больше сделок заключил за чайным столом, чем с водкой. Эдмунд Геронтиевич налил по первой чашке. — Прошу. Вы, конечно же, понимаете, насколько важно для нас сотрудничество с доктором, раз уж так удачно сложилось, что он приехал в наш город. Его показ на реке, расплавившийся лют — и то черное электричество, которым он люта обработал — никто ни о чем ином и не говорит. Николай Федоров, если вы знаете его работы, он предвидел, что…

— Вы хотели бы использовать теслектричество для опытов по воскрешению людей.

Хавров опустил глаза, хлебнул горячего чаю; слегка покраснел, то ли от чая, а может — может и чуточку стыдясь Сына Мороза.