Журнал «Если» - «Если», 2012 № 09

— Я бы не прочь взять одну прямо здесь и сейчас. Пообедать в ресторане, сводить в театр, а потом в постель, — я потряс в воздухе флягой. — С бутылкой чего-нибудь такого. Или доброго эльзасского гевюрцтраминера[30].

— Сорт неустойчив к микроклимату, результаты не всегда хороши, — возразил Пьер. — Лучше держись арманьяка. Как ты думаешь, Ганс, зачем мсье Фамильяр привел нас сюда?

Спиной я ощущал еле уловимые вибрации в толще скалы. Там, наверху, все еще палили орудия.

— Не знаю. А ты что думаешь? Зачем кобольд приволок нас сюда?

— Думаю, — ответил Пьер, — они хотели, чтобы мы поубивали друг друга.

Ответить я не успел, послышался шум, и из туннеля появился Гэмлин в сопровождении двух своих сородичей. Внешне они были совершенно неразличимы, но голос Гэмлина я помнил.

— Что ж, если вы этого хотите, то мы не станем вам мешать — валяйте, не обращайте на нас внимания, — заявил он.

— Вы нас подслушивали! — Я почувствовал себя оскорбленным. Подумать только, какой-то монстр-недомерок, чумазая карикатура на человека, которая с такой легкостью передвигалась в этом царстве смерти.

Пьер коснулся моего плеча.

— Не стоит выходить из себя из-за этой кучки навоза.

Я посмотрел на кобольда.

— Это правда? Вы привели нас сюда, чтобы посмотреть, как мы будем убивать друг друга?

— Это одна из возможностей, — ответил Гэмлин, а другие два кобольда переглянулись и кивнули. — Ты ведь говорил, что вы воюете друг с другом.

— Ну, в данный момент мы не воюем. Прошу прощения за то, что вас разочаровали, но мы заключили перемирие. — Я протянул руку и осторожно обнял Пьера за плечи. — Просто парочка приятелей решила немного выпить, да, Пьер?

— Deutschland ueber alles![31] — произнес он, проглатывая звуки, и отпил из бутылки.

— Vive la France![32] — согласился я и осушил флягу.

— Какая-то бессмыслица, — заявил Гэмлин, ковыряя в носу. — Вы сражаетесь друг с другом, вы убиваете друг друга. Не считая тех случаев, когда вы этого не делаете. Потом вы умираете, вам крышка, капут. В чем смысл?

— Мы сражаемся за что-то большее, чем мы сами.

— И что же это?

Вопрос, с учетом действия выпитого, поставил меня в тупик.

— Капелланы говорят нам, что если мы сражаемся за святое дело, то после смерти совершенно точно попадем на Небеса, — ответил за меня Пьер.

— Как, и с той, и с другой стороны?

— А почему бы и нет? — заметил я.

— Я все пытаюсь понять эти ваши Небеса. Вы умираете, но вы не умираете, а отправляетесь на небо. Вроде как боги.

— Боги юношеского разряда, — уточнил я.

— Ну и что вы делаете там, наверху? — поинтересовался Гэмлин.

Я поперхнулся.

— Мы… э-э, я так думаю, ничего особенного мы там не делаем. Как, похоже, и вы.

— И вы действительно во все это верите? — спросил Гэмлин.

Мы с Пьером переглянулись.

— Ну, не то чтобы… — сказал я.

Пьер пожал здоровым плечом — галльский жест, о множестве значений которого можно исписать тома.

— Послушайте, Гэмлин… — начал я.

Пьер устало опустил голову мне на грудь.

— Ганс, не утруждай себя объяснениями. Я уже пытался.

— И?

— Они не в состоянии понять. — Он ткнул бутылкой в сторону бесстрастных фигур. Их тени, отбрасываемые мечущимся огоньком свечи, исполняли гротескный танец на стене пещеры. — Ты только подумай, каковы они. Неуязвимые, бессмертные, не меняющиеся.

Я вспомнил, что говорил Гэмлин про Фридриха Великого. Ну да.

— Мсье Гэмлин, — осведомился Пьер, — знакомы ли вы с удовольствием, доставляемым изысканной пищей?

— Мы не едим, — ответил Гэмлин.

— Стыдоба. Ну, а как насчет радостей плотской любви? — И как бы отвечая самому себе, ткнул рукой в сторону абсолютно гладкой паховой области кобольда. — Ну, все понятно, можете ничего не отвечать. А доводилось ли вам лежать в теплой траве и просто смотреть, как по небу бегут, догоняя друг друга, облака?

— В чем смысл этого занятия? — спросил кобольд.

— Вот именно, мой чумазый дружок. Вот именно.

— Я не друг вам, — заявил Гэмлин.

— А, так, стало быть, враг?

— Нет.

— К чему ты клонишь? — спросил я Пьера.

Он вздохнул, как мне показалось, удовлетворенно.

— Они вроде Бога, Ганс. Или генерального штаба. Они понятия не имеют о реальной жизни. И они веками делают одно и то же, поскольку не способны изменяться. — Он ткнул в меня пальцем. — Мы меняемся, потому что мы должны, потому что у нас есть начало и конец. А у них всегда есть завтра. Все, что угодно, можно отложить на потом и это потом в точности равно вечности. Они не меняются. Они не могут меняться. Мы взрослеем, мы можем проголодаться или истекать кровью.

Он поднес бутылку к губам и сделал средней величины глоток.

— Между нами, единственное, на что могли бы сгодиться эти господа, — копать ходы для канализационных труб. Так я думаю.

Гэмлин слушал нас, почесывая подмышки. Это был его жест непонимания — ну, как мы чешем затылки.

— Посмотри на них. Они те же самые, что и сотни лет назад. А вот я помню, как Блерио перелетел через Ламанш ровно девять лет назад. Они веками ползают под землей и всегда будут это делать, а мы научились летать.

— Насчет полетов: не забудь про воздушные корабли графа Цеппелина, — уточнил я.

— А были еще братья Монгольфье, их тоже не следует сбрасывать со счетов.

— Ну, конечно же, нет. — Я поднял фляжку, обнаружив в ней еще несколько капель. — За Монгольфье!

— И эти летающие штуки вы используете, чтобы сбрасывать бабахи друг на друга? — встрял Гэмлин.

— О, Бога ради, что, вы привязались к этим бабахам? — завопил я. — У них есть названия — бомбы, снаряды и мины, а не бабахи!

— Это неважно, — вздохнул Пьер. — Мы и дальше будем находить разные удивительные способы, чтобы пускать друг друга в расход. Но, по крайней мере, это будут новые способы. Да, мы живем не в раю — это, скорее, чистилище, а раз так, то у нас есть какая-то надежда. Это они живут в аду. Погребены и не меняются. Одни и те же навеки.

Свеча истаяла, и ее фитилек плавал в лужице расплавленного воска. Пьер указал на нее.

— Это я, друг Ганс. Ma chandelle est mort[33].

Я посмотрел в глаза Гэмлину.

— Оставьте нас.

Он ответил на мой взгляд.

— Почему?

— Потому что мой друг умирает, и он не желает, чтобы вы были свидетелями этой сцены.

Гэмлин поглядел налево, направо, воздел руки.

— Я никогда не пойму вас, людей, — сказал он и вышел из пещеры, прихватив своих приятелей.