Надежда Башлакова - Волчонок

Башлакова Надежда

Волчонок

Моей любимой бабушке Ноздря Надежде Михайловне,

так и не успевшей прочитать ни одного моего романа,

но от всей души желавшей мне удачи на литературном

поприще, посвящается….

А также выражаю огромную благодарность моему

любимому мужу за его безграничное терпение и

искреннюю веру в меня, и, конечно же, отдельное спасибо

моим обожаемым дочерям Елизавете и Екатерине

за любезно предоставленное ими достаточное количество

времени для написания данного романа.

Есть правила, которые диктует

сама жизнь.

Пролог.

Избавление от ноши телесной

не приносит того облегчения, что

избавление от ноши душевной.

Снаружи завывала вьюга, снег припорошил всё вокруг и сам дом, и околицу, и огороды, и лес, начинающийся сразу за заборами. Денёк сегодня выдался не в меру холодный, а тут и вечер подкрался незаметно, а за ним и неминуемая ночь.

Казалось и зверский холод и сама ночь и полная луна являют собой какое-то особое, дьявольское предзнаменование. Вот только какое именно, в этом был главный вопрос. И ответить на него вряд ли кто-то был сейчас в силах….

Дверь отворилась, не дождавшись стука снаружи и неизменного приглашения изнутри, протяжно скрипнув и, несколько раз безвольно качнувшись, обречённо повисла на проржавевших петлях, продуваемая всеми ветрами.

На пороге осталась стоять только ветхая старуха, скрученная возрастом и тяжёлой одинокой жизнью, ношей, что не каждому под силу, укутанная чёрной вязаной шалью и щедро припорошенная снегом.

Никто не встретил её. Да и кто мог встречать в столь тёмную морозную ночь, заклеймённую полной луной и одиночеством?

— Есть тут хто?

Тихий стон был ей ответом.

— Ты тут, милая? Щас я иду. — Прошамкала старуха беззубым ртом, отряхиваясь от снега и снимая заснеженную шаль. Потом отошла к стене и принялась перебирать изрядно потрёпанные, но при этом на удивление чистые тряпицы, проверила воду в чане, что стоял на раскалённых углях. Достаточно ли нагрелась?

— Больно. — Тихо простонала женщина.

— А ты как хотела? Ничто в этом мире не вершится без боли. Рождение ребёнка это сотворение чего-то нового, а родителям и творцам всегда было трудно и во все времена. — Она наконец-то приготовила всё, что ей было нужно для принятия родов, перестала копошиться в углу и затихла.

Только тихие стоны роженицы и скомканная её беспокойными ногами простыня порождали ещё какие-то шелестящие звуки.

Старая повитуха ещё что-то говорила едва слышно, то ли шептала заклятия, то ли произносила молитву, то ли тихо напевала себе под нос. Кто её знает? И кто вообще знает этих знахарок, магов, да колдунов? Но, с другой стороны, этот глухой монотонный шёпот несколько успокоил молоденькую девушку, что беспокойно металась на кровати, собираясь стать матерью.

Вскоре старуха вздохнула с облегчением, а в грязной, скупо обставленной комнате наконец-то раздался громкий младенческий плач. Роды были не долгими, но определённо тяжёлыми и мучительными для совсем ещё юного неподготовленного организма.

— Мальчик. — Сообщила старая повитуха, держа в вытянутых морщинистых ладонях розовое слабо копошащееся тельце.

— Сын. — Вымученно прошептали в ответ, и в шёпоте том отчётливо слышалось облегчение, которое испытывает мать, избавившись наконец-то от той тяжкой ноши, что целых девять месяцев не даёт вести привычную жизнь. Ребёнок это всегда чудо и счастье, но всё ж таки куда лучше, когда это чудо находится уже непосредственно на твоих руках, а не в животе, вызывая неизменные боли, неудобства и тошноту.

Бабка уже начала было произносить хвалебные речи в адрес помощников родов, за то, что помогли появиться на свет божий здоровому младенцу и сохранили жизнь и ему и его матери, но уже готовые было сорваться с губ слова, застряли у неё в горле. Она поперхнулась ими и, крякнув, не своим голосом, хрипло произнесла.

— Хто его отец?

Молодая мать вымученно взглянула на неё. В глазах застыла злость и недоумение. Старуха была приглашена не для того, чтобы задавать свои глупые и неуместные сейчас вопросы, её задача правильно принять роды у первородящей, что она, собственно говоря, и проделала, а теперь могла отправляться на все четыре стороны со своим безмерным старческим любопытством.

Эти чувства столь явственно отразились на усталом, покрытом испариной лице, что бабка и не стала дожидаться, пока молодая женщина их озвучит, облачая в слова.

Она, молча, наклонила голенького, покрытого кровью и плодовой мазью младенца к матери, так, чтобы ей стала видна копна его дивных, на удивление длинных волос. Они торчали в разные стороны, несмотря на покрывавший их слой крови и влаги, а может и благодаря ему, но в любом случае со стороны это смотрелось несколько комично.

— Ты знаешь, хто его отец? — Прошамкала во второй раз старуха.

— Что… что это? — Тихо спросила роженица, указывая дрожащей дланью на белесую прядку, явственно выделяющуюся на общем фоне иссиня чёрных кудрей.

— Волчьи волосы. — Безжалостно ответила бабка, внимательно следя за реакцией молодой матери.

Знала ли она, чьё дитя носит и от кого собирается рожать? Не потому ли пригласила старую лесную жительницу себе в помощницы? Не потому ли роды приходилось принимать не в обычной крестьянской избе, а в полуразвалившейся хатке на окраине? Не потому ли, не прибегли к помощи обычной деревенской повитухи?

Но молодая мать выглядела по-настоящему растерянной, что весьма правдоподобно говорило о том, что она была совсем не в курсе, чьё дитя носила все эти долгие девять месяцев под сердцем.

— Во-волчьи во-волосы. — Заикаясь, повторила между тем та.

— Да, или волчья шерсть, это уж ты называй как хочешь. — Пожала острыми плечами старуха.

До матери, кажется, только сейчас что-то начало доходить.

"Видать, и правда не знала. — Решила старуха. — Но к чему тогда такая предусмотрительная секретность? "

— Но это значит…. Это значит…. Оборотень. Он оборотень?! — Взвизгнула наконец-то женщина и с неописуемой брезгливостью, попыталась отбросить младенца, как можно дальше от себя.

Но старуха была к этому готова. Она не дала ребёнку не только упасть на грязный пол, но и вообще покачнуться в своих старых морщинистых руках.

— Ты что же даже не дашь своему сыну первый глоток материнского молока? — Усмехнувшись, спросила она голосом, в котором сквозило нескрываемое презрение.