Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга первая

А Император не спешит. Смотрит, выжидая, оглядывая толпу, на некий бесконечно долгий миг на каждом из толпы задерживая взгляд. И пьют волю странные глаза. Давит, выворачивая душу, высокомерная улыбка четко очерченного рта. Пригибает и ставит на колени чужая недобрая воля.

— Который? — тихий голос отзывается в сердце громом. Нет нужды повышать тон голоса владыке половины мира.

— Этот! — плеть Катаки указывает на худощавую фигуру в белоснежных ирнуальских шелках.

— Значит, ты?

Мягок шаг. Словно ступает на бархатных подушечках лап большой кот. Совершенны, отточены движения. И можно только гадать, как воин по рождению завоевал себе трон. Впрочем, воля этого воина ломает камни. Ни один Властитель не выдержит взгляда разных глаз. У этого создания дар — сметать чужую волю. А против дара не устоит ни одно выпестованное годами умение. Потому как дар, это всегда свыше. Это — Судьба!

— Что, я? — ответ тих, но тон дерзок. Не дай Бог сейчас распластаться у ног Хозяина, подобно Катаки. Этой ошибки невозможно будет исправить. И лучше лихая дерзость, чем покорность раба.

— Ты убил девчонку?

— Глупо отрицать, — в мягких нотках ответа нет нежности, лишь холодность льда, спокойный расчет, да уверенность в собственном праве. — Не думаю, что оскорбил тебя. Данников много. Что значит одна девчонка для Хозяина мира?

Усмешка прорезает губы Императора, а в глазах злость на дерзость. Непринятие слов раба. Что ж, еще есть возможность все расставить на места, так, как задумал он сам, а не Хозяин и Катаки. И он не позволит себя оставить на той ступеньке, куда его определила воля шакала.

Раскрыв веер Дагги мягко гонит дурманный воздух на себя и в широко распахнутых серых очах сияет лишь беззаботность и отсутствие страха. Смерти бояться нельзя!

Знак! Нет, не движение пальцев, не взгляд, не кивок — тугой сгусток воли, адресованный не ему и потому задевший только краем. Не жди он этого, и пропустил бы миг.

Поджарый, гибкий воин словно вырос из-под земли, налетел сгустившимся туманом. Молниеносные движения, тугие мышцы. Но не зря его столько раз тыкала носом в землю судьба. Отброшены в сторону неторопливые жесты, и обманная маска изнеженного существа, которому неведома борьба. Лишь миг — и крепкие стальные иглы основы веера пробили горло воина, и хлещет алая-алая кровь, а с кровью уходит и жизнь.

Второго из воинов он заметил кожей на спине, шерстью, поднявшейся на затылке. В честном бою с этими справиться нельзя. А если бой будет длиться больше секунды и подавно! Эти ж лучшие из лучших. Элита! Охрана Императора. Среди них нет ни одного слабака. И лишь неожиданность может перевесить чашу весов в его пользу. И времени лишь та доля секунды, покуда воин — этот совершенный автомат убийства, ведомый рукой судьбы, не понял что произошло, не осознал крови и смерти.

А время качнулось, время замедлило ход. И словно на бумаге, погруженной в раствор проявителя проступает на лице удивление Императора, становясь все более явным и приближается воин, и длится бесконечное мягкое скользящее, как танцевальное па ему навстречу. Шаг и удар каблука, в котором руки мастера спрятали лезвие, легко рассекающее и плоть и кости. Смертоносное оружие.

И лишь на последних каплях мгновения, что длится вечность, приходит осознание происходящего и странно, словно глаза ребенка смотрят на него глаза воина. От смерти отвернуть, уйти нельзя. Если она позвала — не выпустит обратно.

Испачкан в крови белоснежный шелк. Кровь превращается в бурые темные пятна. Что за метаморфоза произошла с тобой, трепетная, белокрылая бабочка? Но стоит крови засохнуть, ветер стряхнет ее оземь. Не прилипает грязь к драгоценным шелкам Ирнуаллы.

Обернувшись, Да-Деган посмотрел в глаза Императора, внезапно осознав, что он выше темноволосого дерзкого человека, который так зол, надменен и ошеломлен. Опустившись на одно колено, спокойно склонил голову.

— Не рабом я желал предстать перед твоими очами, — прошелестел мягкий голос, ласкающими слух интонациями не знающего страха существа. — Прости мою дерзость. Мне жаль твоих воинов, но за их смерть накажи Катаки. Если б не его глупая заносчивость, мне б не пришлось их убить. Я шел с миром, хотел стать твоим вассалом, служить тебе.

Тишина, молчание…. Катит время старой арбой по разбитому тракту. И не предсказать, чем обернется следующий миг — смертельным ударом, словами прощения? Лишь в одном он уверен, так же как в звуках собственного имени — он вырвал у Судьбы право не быть рабом. А смерть воина — не смерть раба. В смерти воина нет развлечения, она быстра и легка. Смерть воина — привилегия. Эрмэ умеет проявлять уважение к силе.

— Встань, — все тот же тихий тон, но голос едва заметно дрожит. — Кто ты? Назови свое имя.

— Да-Деган Раттера, — ответил он, вставая с колен. — Рэанин.

— Новый советник Оллами, — не во время вмешался Катаки.

И вновь на самом дне разных глаз Императора угольками горят искорки интереса.

— С каких пор Оллами горит желанием служить? — безразличный вопрос, но безразличие не обманет того, кто три года провел подле черного трона.

— Я не сказал «Оллами», господин, — шелестит голос Да-Дегана. — Я сказал «я».

— Ты? — но в голосе нет насмешки.

Император смотрит на человека в белоснежном шелке с каким-то странным выражением лица. То ли удивляясь, то ли оценивая, то ли негодуя. Если б мог, Хозяин непременно заглянул бы и в душу, только нет у него этого дара, как бы ни убеждал Император свое окружение в обратном.

И снова в легком поклоне клонится вниз голова Да-Дегана. Поклон существа знающего свою силу.

— Что ты можешь один? — не насмешка. Оценка. Один в поле не воин.

— Я, господин, если прикажешь, смогу сделать многое. Того, на что не способны другие. Знаешь ли ты, что полтора десятка лет назад Лига едва не получила в свои руки вещь, которой цену трудно назвать.

— Флот Аюми? Так это не сказки?

— Думаю, господин лучше меня знает, что это реальность. Я знаком с капитаном корабля, который видел их своими глазами. И я б мог подобрать ключик к его памяти и устам. То, что не сумеют сделать Энкеле Корхида, Анамгимар Эльяна и лучшие из твоих вассалов, смог бы сделать я. Когда-то Аторис Ордо доверял мне. Я бы мог воскресить это доверие, — вздох, лукавый взгляд и скромная улыбка на лице с точеными чертами ангела, — Если мой Хозяин прикажет, я добуду для него силу Аюми.

Аюми! И вновь жадно смотрят на человека в белоснежных шелках разные глаза. С тем интересом, который явственно глаголет о прощении. И усмешка на губах уже не кажется оскалом. Просто непривычный жест приветствия. Незнакомый миру Эрмэ.