Кристофер Прист - «Если», 1995 № 08

— Ну понятно, стало быть, все в порядке, не так ли?

Ясмин Торопливо, прикрылась простыней и старалась быть как можно дальше от Селимы, подобрав ноги и прижавшись к стене. Не считая весьма массивного бюста фирменного отличия Сестер, остальные части тела Селимы практически не подверглись модификации. Она от природы была намного привлекательней, чем большинство изменивших свой пол. Тамико превратила себя в нелепую карикатуру на скромную и сдержанную гейшу; Деви довела до гротеска образ уроженки Восточной Индии, включая даже кружочек на лбу, указывавший на касту, к которой она на самом деле не принадлежала, а в свободное время носила яркое шелковое сари, отделанное золотом. В отличие от них, Селима прятала лицо под легким покрывалом, носила накидку с капюшоном, употребляла духи с нежным пряным ароматом и вообще вела себя как мусульманская женщина-горожанка, принадлежащая к среднему классу. По-моему, она действительно была религиозным человеком; правда, не могу представить, как Селима умудрялась совмещать воровство и частые акты насилия с учением Пророка, да будет с ним мир и молитвы каждого! Как видно, я не единственный занимающийся самообманом идиот в Будайине…

— Пожалуйста, Марид, дай мне объяснить. — Никогда не видел Селиму — или ее Сестер — в подобном, почти паническом, состоянии. — Ты знаешь, что Никки ушла от Тами? — Я кивнул. — Думаю, она сделала это не по своей воле. Ее заставили.

— У меня другие сведения. Она написала мне письмо. Там говорилось о некоем немце, о том, какой замечательной жизнью она теперь заживет, и что на сей раз надежно подцепила крупную рыбку и собирается выжать из немца все, что только можно.

— Мы все получили одинаковые письма, Марид. Но неужели тебе ничего не показалось подозрительным? Возможно, ты не знаешь почерк Никки так, как я; возможно, не обратил внимания на необычный выбор слов. В письме рассыпаны намеки, которые убедили нас, что она пыталась сообщить что-то между строк.

Думаю, когда Никки сочиняла его, кто-то стоял рядом и заставлял выводить буквы так, чтобы никто ничего не заподозрил после ее исчезновения. Наша девочка не была левшой, а письмо написано левой рукой и почерк ужасный — совсем не похож на тот, что я видела раньше. Записки были на французском языке, хотя она отлично знает, что мы ни слова не поймем. Никки объяснялась по-английски, Деви и Тами сумели бы прочитать письма без переводчика, они с ней говорили на английском. Никки раньше никогда не упоминала этого старинного друга семьи; конечно, такой человек мог и вправду существовать, но вот фраза Никки насчет «застенчивого маленького мальчика» подтвердила все наши подозрения. Девочка много рассказывала о своей жизни до перемены пола и в общем избегала касаться деталей — ну, скажем, откуда она родом на самом деле и так далее, — но много раз со смехом вспоминала, каким жутким была хулиганом — то есть он был в детстве. Понимаешь, она хотела выглядеть такой же, как мы, и подробно описывала бандитские подвиги юности. Так что эта девочка в бытность мальчиком отличалась чем угодно, только не застенчивостью и нелюдимостью. Марид, письмо — явная липа от начала до конца!

Я опустил парализатор. Все, что сказала Селима, казалось вполне логичным.

— Вот почему ты так трясешься, — произнес я задумчиво. — Считаешь, что Никки грозит опасность.

— Да, я считаю, что Никки грозит опасность, — ответила Селима, — но напугана не этим, Марид. Деви мертва. Ее убили.

Я закрыл глаза и застонал; Ясмин громко охнула и пробормотала еще одну ритуальную формулу — «далеко от тебя», — чтобы защитить нас всех от зла, которое только что упомянули. Я чувствовал себя разбитым и подавленным, словно принял слишком большую дозу жутких известий — и организм не способен справиться с перегрузкой.

— Не говори, я сейчас догадаюсь сам. С ней разделались так же, как с Тами.

Следы от ожогов, содранная кожа и кровоподтеки вокруг запястий; перед смертью ее трахали во все дыры, потом задушили и перерезали горло. Думаешь, кто-то решил убить вас всех, и ты будешь следующей жертвой. Правильно?

— Нет, неправильно, — с удивлением услышал я. — Я нашла ее лежащей в постели; все выглядело так, словно Деви безмятежно спит… Ее застрелили, Марид, с помощью старинного пистолета, который убивает маленькими кусочками металла. Пуля попала прямо в кастовую метку на лбу. Никаких признаков насилия, в комнате ничего не тронуто. Все как обычно — только Деви, у которой снесено пол-лица, и кровь на кровати и стене… Господи, сколько крови! Меня стошнило.

Никогда не видела ничего подобного. Это старое оружие действует так примитивно-жестоко, так… грубо! — Удивительно слышать подобное от женщины, располосовавшей на своем веку немало физиономий несчастным жертвам. — Могу поспорить, за последние пятьдесят лет не случилось ни одного убийства с помощью пули.

Селима явно ничего не слышала о русском (забыл его имя); неудивительно, ведь в Будайине насильственная смерть обычно не вызывает особой сенсации, такое происходит слишком часто. Трупы здесь рассматривают, в основном, как неприятную помеху. Выводить большие кровавые пятна с дорогого шелка или кашмирского ковра — довольно-таки утомительное занятие.

— Ты уже позвонила Оккингу? — спросил я. Селима кивнула:

— Тогда было не его дежурство. Приехал сержант Хаджар и допросил меня.

Жаль, что так получилось.

Я хорошо понимал ее. Хаджар представлял из себя классический тип легавого; именно такой тип возникает в моем воображении, когда я думаю об этой проклятой породе. Он вышагивает по кварталу, словно в задницу засунут штопор, вынюхивая всякие мелкие происшествия, чтобы подвести их под солидную статью. С особым сладострастием Хаджар доводил арабов, которые пренебрегали своими религиозными обязанностями, то есть людей вроде меня, а такие в большинстве и жили в Будайине.

Я положил парализатор в сумочку Ясмин. Настроение полностью изменилось: впервые в жизни я сочувствовал Черной Вдове. Ясмин положила руку ей на плечо, чтобы как-то ободрить.

— Пойду принесу кофе, — сказал я, взглянув на последнюю из Сестер. — Или, может, ты предпочитаешь чай?

Селима была благодарна за доброту и участие, да и просто рада, что оказалась рядом с нами в такой трудный момент.

— Если можно, чай. — Она начала успокаиваться.

Я доставил воду кипятиться.

— Ладно, теперь объясни мне, почему вы трое позавчера так хорошо меня отделали?

— Да простит меня Аллах! — произнесла Селима. Она вынула из сумочки сложенный клочок бумаги и протянула мне. — Это обычный почерк Никки, но по всему видно, она страшно спешила.